— Не стой, Дэюшка, поспешай давай, времени то нам много не дадут, а в доме не наговоришься, там ушей сейчас, что умертвий по весне… неупокоенных.
«Поспешать» было сложно, но я все же заторопилась. До конца улицы взмокла в итоге, и к бабушке ввалилась без стука, открыв щеколду на калитке.
Дверь в избу открылась сразу же, и перекрывая вой метели, раздался бабушкин чуть хриплый голос:
— Дэюшка, ты?
Вот откуда она всегда знает, что это я пришла?
— Я, бабушка!- Царапка улетела в сугроб, я не хотела с ней так, просто мимо узкой тропинки промахнулась, — Темных ночей, бабуль!
И с разбегу обняла сухонькую старушку, у которой, несмотря на возраст, объятия были сильными и крепкими.
— Дэюшка, кровиночка моя, — пробормотала бабушка, — уж как добралась, доехала?
— Хорошо, бабушка, все хорошо, я дома.
И почти успокоилась, на миг поверив что все по-прежнему, а тут из сугроба:
— Косорукая ты, Дэйка! Или злая! Ты злая, или косорукая?
— Уймись, Цара, девочка промахнулась, а ты и рада в сугробе поваляться, уж я то видела, что хвостом в полете махнула.
Я от бабушки отпрянула, смотрю удивленно, а кошка пышный хвост трубой, и мимо нас в дом вошла.
— И ты заходи, — бабушка за плечи обняла, и к двери подтолкнула, — нечего на морозе стоять.
Я зашла, в сенях разулась, по теплому деревянному полу в светлицу вошла. У бабушки дом очень старый, не знаю сколько ему лет, но таких домов во всем Загребе не найдешь — всего три комнаты, да в один этаж, и печь здесь не дом греет, а стену. Очень старый дом, но пахло здесь всегда травами, да чаем травяным, а уж когда бабушка пекла булочки, мы через всю деревню запах чувствовали и к ней бежали.
— Не стой, садись, — бабушка к столу подтолкнула, — и раздевайся, тепло у меня.
Пока пальто, шапку и шарф снимала, бабушка налила нам чаю, Царапке в блюдечко сметаны набрала, и теперь сидела и просто смотрела на меня.
— Ты изменилась, — вдруг сказала она, — взгляд другой, осанка, и даже улыбка. А еще в глазах твоих любовь светится, Дэя. Любишь ты кого-то больше жизни, да гордости, да желаний своих. Скажешь мне имя счастливчика?
Тут я шарф выронила и, бледнея, испуганно воскликнула:
— Счастливчик!
Бабушка удивленно смотрит, а Царапка на стол запрыгнула, сметану лизнула и недовольно так:
— Что с ним сделается? Поохотится в лесу, да и к тебе утром вернется, смерть-то ему уже не грозит.
Тут бабушка не выдержала:
— Опять духа привела! — и смотрит на меня так… гневно.
— Что значит «опять»? — переспросила я, присаживаясь на скамью.
— А я, по-твоему, из лесу приковыляла? — Царапка фыркнула. — Ты меня принесла, мелкая была, годка три всего, а мимо котенка не прошла. Ух и ругалась Эриса, мать твоя, да Орон поддержал, говорит: «Прокормим, зато у Дэюшки сердце доброе, пожалела котенку».
Смотрю я на Царапку — вымахала она знатно, но все равно не помню, чтобы ее домой приносила.
Кошка словно поняла, о чем я думаю, уставилась на меня желтыми глазами, и объяснять начала:
— Возродиться не каждый дух может, силы много уходит, а если маг за тобой следует, да изматывает, тут уж прыгнешь и в котенка новорожденного, лишь бы слабый был, чтобы его дух изгнать, место в теле занять. Но и опасностей много — маг по следам идет, а маги они от своего не отступаются, да и выжить надо — перерождение сложный процесс, тело в которое вселишься, гибнет зачастую. И тут уж забота требуется, а еще больше тепло чужой души, той, что теплом поделится. За мной два мага шли, Дэя, да магистр. Силы во мне много было, да напрыгаешься из тела в тело и как свеча на ветру гаснешь… Тот котенок был моим последним шансом, а сразу после перерождения бежать пришлось, да так, что лапы в кровь, а маги на ящерах, и маяк их вел точно… Мне повезло дважды, Дэя, твой отец взял дочку за зимними ягодами, да у дитя было доброе сердце. Ты меня спасла, детскими ручками подняла с трудом, и под шубейку спрятала. Теплом ты поделилась со мной и маги след потеряли. А как домой принесла и увидела Эриса одежду и шубейку кровью испачканные, требовала выбросить меня, а ты не дала. Второй раз теплом со мной поделилась, душевным теплом. И я выжила.
Все равно не помню ничего совсем. Царапка же ближе подошла, улеглась на столе, мордочку мне на ладони положила и продолжила:
— Думала я окрепнуть, сил набраться и уйти из вашего дома, но… -кошка на миг глаза зажмурила, как умеют только кошки, — ты росла, добрая и умненькая такая, жаль тебя стало.
— И что? — внезапно какая-то подозрительность проснулась во мне.
Царапка мне в глаза посмотрела, не мигая и глаз не отводя, да и призналась:
— Если бы я ничего не сделала, судьба твоя в Загребе бы сложилась. Кем бы стала, Дэя? В четырнадцать заневестилась, в пятнадцать посватана, в шестнадцать жена. Не по тебе судьба такая!
И тут меня как обухом по голове:
— Загрызень!
Царапка глаза прищурила и как зашипит:
— Ты меня за кого принимаешь? Я тогда всю шкуру чуть не стерла, отца твоего за порог не пуская! Сама ты меня наверх унесла! Да и не поддается загрызень магии, иначе отвела бы его от Орона. как всегда делала, зазря что ли самый удачливый охотник в округе?
— Прости…
— То-то же, — буркнула кошка. — а вот к лорду-земли вашему я тебя направила.
— Зачем?
— А я, Дэюшка, не лекарь, помочь Орону не смогла бы, да время истекало, а погибни твой отец…
Знаю что дальше, мы бы к тете с дядей переехали.
И тут в разговор вмешалась бабушка:
— Долго молчать будешь, Дзя? Кто он, расскажи нам, будь мила.
Я осторожно стянула перчатку с левой руки, черный бриллиант ярко сверкнул в свете горящих свечей, я почему-то начала улыбаться.
— Даааа, — протянула Царапка, — это мы крупную рыбку подцепили! Быстро натягиваю перчатку обратно.
— Прости. — кошка руку лапой накрыла, — не хотела обидеть. Так как звать его?
Бабушка спрашивать не стала, ладонь мою к себе потянула, сняв перчатку, в кольцо вгляделась.
— Никак маг, — прошептала она. — сильный да родовитый. Уж не императорских ли кровей?
И взгляд такой встревоженный.
Увиливать я не стала, сказала как есть:
— Племянник императора, лорд Риан Тьер…
Царапка свалилась со стола. Бабуля так и застыла, даже рот от удивления открылся, зато потом понеслось:
— Да ты что, Дэюшка! Сам племянник императора! Да как же это?! Да нашла-то где?
Пожав плечами, я промолчала, потом осторожно руку у бабушки забрала, но перчатку натягивать не стала — пальцы медленно прикоснулись к камню, такому же черному и мерцающему, как и глаза магистра. В очередной раз поняла, что скучаю…
— Да не молчи ты! — Царапка вылезла из-под стола, прыгнула на скамью, оттуда обратно на коронное место. — Где встретились.Скромно потупив глазки, честно призналась:
— А я его… прокляла…
Царапка повторно свалилась на пол. Оттуда от туда, из-под скамьи донеслось:
— Я пока тут посижу. Дальше то что?
Ответить я не успела. Дверь распахнулась, впуская ледяной порыв ветра и поднятый начинающейся метелью снег, и вошел отец. С радостным криком «папа» я бросилась к нему, с лету попала в крепкие объятия.
— А я на заставе ждал, — отец стиснул так сильно, что дышать стало тяжело, — Дэюшка, солнышко мое, соскучился до смерти.
Тут бабушка пробурчала:
— Орон, задушишь девочку, объятья то у тебя медвежьи, — это она так, для порядка, а сама еще чашку достала, чай налила, да папе к чаю набрала меду — он любит. — За стол садись, небось с обеду голодный, с такой то прорвой народа.
— Голодный, мама, — покорно согласился отец, он вообще бабушку любит и уважает.
— А чего раньше не зашел?!
Бабуля тут же встала, поспешила к печи, и вскоре на стол, подвинув чашку и булочки, была поставлена миска с мясной похлебкой, и ломоть хлеба. И посмотрев на это дело, я жалобно сказала:
— Тоже хочу, я правда на постоялом дворе обедала, но от твоей похлебки не откажусь.
Мне тут же тоже насыпали, правда в тарелку, я меньше отца ем, с этим не поспоришь.
Скинув кужух, шапку и теплую безрукавку, отец сел за стол, начал быстро есть, явно торопясь меня обо всем порасспрашивать, и тут бабуля выдала: