— Потому что, — назидательно подняла палец старушка-домовушка, — все домовые со временем становятся похожи на своих хозяев.
— Но ведь бабушка умерла.
— Это да, — вздохнула она. — Но ты ведь и хозяйкой этой квартиры по-настоящему не стала!
— По-настоящему — это как? По документам, что ли? — удивилась я. Мама вроде говорила, что эта квартира достанется мне, но что там оформлено в бумагах — я никогда не интересовалась.
— Да зачем нам ваши документы, — отмахнулась та. — Я тебе толкую, что ты своему дому не хозяйка!
— Как это не хозяйка, раз я здесь живу? — Я скрестила руки на груди.
— Так и квартиранты какие-нибудь живут, которые квартиру снимают. А у тебя, — она махнула рукой, — две комнаты вообще заперты стоят.
— Так там бабушкины вещи! — попыталась возмутиться я.
— Ну и зачем ей вещи-то теперь сдались? — поджала губы домовушка.
— Это память.
— Память? Ты вот припомни-ка бабушку, скажи — что ты о ней помнишь? Ее шифоньер старый, отрезы ситца, хрусталь в стенке.
— Хрусталь я помню! — перебила я. Я действительно помнила эти вазочки и конфетницы, из которых бабушка ни разу не ела, берегла к какому-то очень значимому событию, а еще синие фигурки оленей, которыми я очень хотела поиграть, но мне этого никогда не позволяли. Говорили, разобью.
— Ну, пусть его, хрусталь. А вот это что? — Она ткнула пальцем в клеенку на столе. —Это тоже память?
Клеенка как клеенка. И вообще, удивительно, когда некто с лицом и голосом бабушки пытается меня побранить за клеенку, которую бабушка сама выбрала, постелила и отказывалась заменить. Помню, как мама преподнесла ей на Восьмое марта какую-то нежно-салатовую прямоугольную скатерть-салфетку, а бабушка ее бережно спрятала в шкаф, как она всегда делала с подарками...
И тут мне неожиданно бросилось в глаза, какая же старенькая и вытертая наша клеенка. Вон даже след от ножа, заботливо заклеенный бабушкой с изнанки пластырем. Конечно, давно пора ее сменить, но, но.
— Надо, Анечка, надо, — ласково произнесла домовушка, похлопывая меня по руке мягкой, теплой ладошкой. — Считай, это твое первое домашнее задание.
— Клеенку сменить? — опешила я.
— Надо же с чего-то начинать. Задания у нас каждый день! — пояснила она.
— Каждый день? — подняла бровь я.
Все ясно. Я попала в летающие домохозяйки — мне Светка рассказывала, у них там каждый день куча каких-то заданий. Нет-нет-нет.
— Послушайте. — Я не знала, как правильно обратиться.
— Не послушайте, а послушай, — перебила меня собеседница.
— Послушай, а как вас. тебя звать-величать? — ответила я, выудив из памяти сказочное выражение, которое казалось мне подходящим к моей ситуации. Обращаться на ты было немного непривычно, все-таки женщина пожилая. пусть и лицо у нее совсем родное.
— Доманя меня зовут,— подбоченилась та. — Это сокращение от Домовушка Аня. Мы, домовые, любим часть имени хозяина или хозяйки себе присвоить. Ну и о корнях своих не забываем. Ты не стесняйся, Анечка, давай чайку попьем, что ли, угости гостью незваную.
— С печеньем? — Я кивнула на блюдечко, но Доманя скривилась, словно я предложила ей проглотить живую жабу.
— Какое печенье! Крохи одни!
Я перевела взгляд на тарелку и обомлела: еще секунду назад на ней лежали оставленные утром печеньки, а сейчас, действительно, только крошки.
— Это ты, что ли, съела? — спросила я, глупо вытаращившись на тарелку.
— Да за кого ты меня принимаешь? — Доманя уперла руки в бока. — Это хламовики безобразничают!
Кто? — Мой мозг явно не поспевал за событиями.
— Хламовики! Противные такие, серые, — она брезгливо передернула плечами, — вечно домовячью еду сгрызают, проглоты!
В уголке кто-то не то пискнул, не то хихикнул.
— Еще и дразнится, ирод! — Домовушка замахнулась прицепленной к поясу поварешкой, и звуки мгновенно затихли. — Ты смотри их не прикармливай, они наглые, что тараканы. В хламе водятся. Бардак им — что дом родной. Провода от наушников еще запутывают, спасу от них нет...
— Ой! — вскрикнула я. Печенье снова было на месте. Я неверяще протянула к блюдечку руку, взяла коричневый кругляш и повертела его в пальцах. Печенье как печенье. — Чудеса!
— Да какие там чудеса, — принялась объяснять мне, словно маленькой, Доманя. — Мы вашу еду по-настоящему съесть не можем, мы из нее только внутреннюю суть кушаем, энергетику. С виду еда как еда, нетронутая, а ни калорий, ни вкуса особого в ней уже нету. Поэтому то, чем домового угощали, сами не доедают, а за порог выносят. Это мы у себя, в мире волшебном, едим как люди, а здесь приходится изворачиваться...