— Я тебе сразу об этом скажу. Три дня взаперти, пара вёдер ледяной воды на голову — и всё пройдёт.
Габриэль фыркает мне в макушку.
— Хорошо, если бы так, Джей. Это слишком простой выход.
— Знаешь… — я смотрю ему в глаза. — Может быть, и потянет. Но… это не будет иметь никакого значения. Потому что я поняла одну очень простую — и одновременно очень сложную мысль. Наши поступки — это не следствия переменчивых чувств и порывов. Они — только наш выбор. Верность — тоже наш выбор, а не дар богов. Ложь — тоже. Я сделала свой выбор, Габриэль. А ты… ты же не уйдёшь?
— Если бы я мог, Джей, ушел бы обязательно, — Габ мстительно прикусывает мою ладонь, а потом целует. — Но знаешь… похоже, я всё-таки не смогу. Уже слишком поздно.
— Это плохо?
— Это просто… так. Как оно есть, Джей.
Я прячу лицо у него на груди.
Утром я опять просыпаюсь первой. Улыбаюсь незнакомому потолку. И уже по привычке пытаюсь вспомнить, из-за чего стоит попереживать на этот раз.
На самом деле, вспомнить есть что. Вчерашний разговор с Габриэлем. Судьба принца, то есть уже практически коронованного принца Асверуса пока что неочевидна. Кто встанет у штурвала, ведущего корабль всей страны к светлому будущему? И менее масштабный, но не менее значимый для меня вопрос — как поступить с тем, что я узнала о Корнелии Менел? О матери… маме.
Не знаю. Но я могу рассказать Габриэлю и посоветоваться с ним. И эта мысль вызывает и тревогу, и — совершенно неожиданно — облегчение.
Могу поделиться. Можем решить, что делать дальше, вместе.
Я поворачиваю голову и смотрю на его лицо. Осторожно выползаю из кровати и, крадучись, иду в сторону маленькой, более чем скромной ванной комнаты, но не успеваю дойти до двери, как меня хватают за руку.
— Эй! — подпрыгиваю от неожиданности, испытывая острое желание схватиться за сердце. — С ума сошёл, зачем так пугать?
— Сама виновата, — невозмутимый Габриэль наконец-то меня отпускает, заворачивается в тёмно-зелёную простынь и плюхается на кровать. Он похож на лесного духа из сказки, и мысленно я представляю, как нарисую огнём на какой-нибудь деревянной поверхности его вот таким вот — встрёпанным, заспанным и довольным. — Теперь я постоянно буду бояться, что ты куда-нибудь сбежишь. Перестану спать, есть, превращусь в упыря.
— Чтобы ты не боялся, я тоже перестану спать и есть, буду только сидеть рядышком, держа тебя за руку и нежно смотреть в твои красные глаза.
— Заманчивая перспектива. Можем навсегда остаться жить тут, чтобы никого не пугать.
— Можем, — легко соглашаюсь я и действительно сажусь с ним рядом. Но этого мало, кладу голову ему на колени и смотрю снизу вверх. — Только не навсегда. Есть кое-что, что мне нужно тебе рассказать.
На мгновение Габриэль меняется в лице, совершенно не наигранно, правда, тут же берёт себя в руки, но я кладу руку ему на затылок, заставляю наклониться ближе, приподнимаюсь и легонько целую.
— Мои личные тайны от тебя уже все закончились, Габ, правда. Речь идёт о моей матери. Я оказалась тут не просто так.
И я рассказываю ему, а он слушает, а потом мы вместе решаем, как же поступить дальше. На самом деле, в этом нет ничего, совершенно ничего страшного.
Глава 73. Финальная
/несколько дней спустя/
Я глубоко выдыхаю и беру Джеймса за руку. Тяну за собой.
— Джей, а может, не надо, а? — почти умоляюще тянет он. — Ну, правда, что за девчачья манера всех сталкивать лбами, ну, на кой тебе это?
— Слушай, если в той семье ты жить отказываешься, я предлагаю тебе другую семью. Родство, оно не в крови, ты же сам мне это столько раз говорил!
— Я не отказываюсь! В принципе мы контакт почти наладили, всё-таки семейные совместные спасательные вылазки здорово сплачивают. Просто я уже взрослый, я могу жить сам по себе, не надо мне никаких вообще родственников!
— Можешь, можешь, — успокаивающе говорю я. — Взрослый, уже почти старый. Никто не заставляет тебя здесь жить. Я просто хочу… мало ли что, я хочу, чтобы у тебя было еще одно место куда, в случае чего, ты сможешь вернуться.
— Никаких "мало ли что", сестрёнка, хватит с нас уже "мало ли что"…
Толкаю тяжёлую дубовую дверь мясной лавки и буквально втаскиваю внутрь высокого и тощего братца, который мнётся и упирается, как перезрелая девица на смотринах.
Отец, в перепачканном кровью фартуке, выходит из-за прилавка, и замолчавший на миг хуторской народ оживает — здоровается со мной, причитает "как дочка-то изменилась, не узнать, вон, и жених какой, Джон, а ты и не знакомишь"