Белый князь весь резко подтянулся, отталкивая чужие руки, до того крепко и неустанно поддерживающие его. Бледное лицо, усыпанное шрамами и веснушками, покраснело как в лихорадке. Глаза в отсвете костра превратились в само пламя.
– Не тебе говорить о моём виде и моей правде. Ежели Балий решит разжалобиться и позволит мне всё-таки отомстить, поверь, я выберу иной способ. В чём прок мне от семьи твоей, рода али сыновей? Ненависть я питаю лишь к двоим: тебе и ней, – затем опять обратился ко всем. – Разве я хоть раз нарушил установленный порядок? Разве не по моей воле здесь собрались? Так посмотрите правде в глаза. Избавиться от мальчишки лучше сейчас, чем когда вздумает мир изничтожить. Не хотите же дать Княжне второй шанс? Или вы надеетесь света белого больше никогда не увидеть?
Но его речь не вызвала воодушевления. Никто не хотел усугублять и без того нерадостное событие, потому решили повременить с расправой над Морозом. Для них он не казался кем-то важным, представляющим такую же угрозу как мать. Простой мальчишка, бедный ребёнок, угодивший под влияние нерадивых родителей. Один лишь Белый Князь считал иначе и продолжал хмуро буровить Мороза взглядом. Он не растерялся и посмотрел в ответ не менее зло и упрямо, пока тятя не заметил и не завёл себе за спину, что-то бубня под нос.
– Коли всё решено, позвольте огласить, – в который раз взялся Балий, всматриваясь в лица. – Морена (отч) за прегрешения свои должна принять смерть, которая позволит ей искупить причинённые страдания и воссоединиться с Богами цельно и правильно. Для того избран будет самый лёгкий путь, отнимающий разом и тело, и душу – сожжение.
Сподручные волхва принялись разводить костёр, куда больший и жаркий, чем те, у которых принято греться. Родогор вызвался помочь и в одиночку закопал в землю широкий столб. Под низ ложились сено и хворост. Над горной вершиной повисло молчание, разбиваемое лишь редким свистом ветра да руганью мужиков.
– Готово, – сказал один, когда оставалось только поднести огня.
– Будет ли дано последнее слово? – вопросил Балий.
Мама ничего не ответила, не подняла головы даже, пока двое подхватили под руки и волочили по земле к месту казни. Мороз не мог смотреть на это. Не мог, как тятя быть равнодушным и помнить о Роде и законах. Не мог предать.
Он должен защитить.
Потому как бы тятя ни сжимал крепко, ни хватал за плечи, Мороз в слепой ярости смог вырваться и подбежать к матери, прижаться к тёплой груди.
– Мама, мама, – шептал он бездумно.
Но та не отвечала ему. Её руки болтались безвольно и не гладили по голове, привычно и легко. Её глаза не смотрели с любовью и нежностью. Её губы не улыбались, синие и иссохшие.
Мороз отпрянул, поднимая голову вверх и заглядывая в лицо.
Он не узнавал её. Тонкое и исхудавшее тело дрожало на ветру, но это было просто тело, в нём не было души. Не было его мамы.
Ничего не было.
– Так будет лучше, – голос тяти раздался будто издалека, – для неё же самой.
Мороз нашёл себя в десятке шагов от круга, вновь прижатый твёрдой тятиной рукой ближе, обездвиженный и покладистый. Мысли лихорадочно кружили, не разобрать и не собрать вместе. Всё ведь должно было стать по-другому! Не этого обещала ему мама! Не говорила она, что оставит навсегда, что выберет Полунощь, а не Чёрный Утёс, не их дом.
Нет, ложь, это ложь!
Но что ежели?..
– Что же ты, сынок, в сомненья впал? Я рядом…
Мороз вскинулся и посмотрел неверующе на заходящееся пламя. Вот только почерневшая фигура так и оставалась привязана к столбу безжизненно. Неужто причудилось?
– Трусишка, – но ни с чем не мог он спутать мамин смех.
Посмотрел на тятю, но тот, как и все вокруг, оставался глух. Стоял, запрокинувши голову, и разглядывал покрытые дымом звёзды. Значит, то всё правда – он им чужой. Не видит, или не хочет видеть того, что может сделать великими и непобедимыми. Тянется к другим, а не к своим.
– Мама, – Мороз шептал неуверенно, боясь радоваться раньше времени, – что же мне делать?
В глазах стояли слёзы, и он судорожно пытался стереть их и спрятать. Его услышал тятя, крепко сжал губы, но сегодня изменил себе и вместо нравоучений погладил по голове, как будто даже жалея.
– Мы справимся. Я рядом.
Но Мороз и не услышал его, а, может, просто не захотел. Ведь уже выбрал, кто для него важнее, за кем последует и кому отдаст всего себя.
– Так, мой милый, всё так. Только мы вдвоём остались друг у друга. Ты ведь не хочешь, чтобы нас опять разлучили?
Помотал головой.
– Тогда помоги мне, – и, прежде чем успел спросить «как», ответила. – Избавь от Белого Князя. Дай маме отомстить.
Глава 29.
Элина обрадовалась темноте вокруг. Она поверила, что видела простой кошмар, пусть и слишком реалистичный. Вот сейчас под светом луны вырисуется комната, скрипучее окно и цветочные плетёнки под потолком, Сириус, примостившаяся у изголовья, и Аделина беспрестанно ворочающаяся.
Но розовую вату иллюзии быстро развеял могильный холод. А подняв глаза, Элина разглядела то же серое зеркальное небо: без звёзд, без солнца, без луны.
Это не сон!
Подскочив, она поняла, что нет рядом ни алтаря, ни поваленных деревьев, ни остатков хромых избушек. Один лес вокруг. Лежала она на сваленных вместе еловых ветках, колючих и неудобных, но хотя бы чуть мягких и не настолько мёрзлых, как голая земля.
Кто принёс её? Не Дима явно, он ведь переломался бы пополам.
Вместе с этим воспоминанием пришли другие, которые Элина мечтала забыть навсегда. Она поднесла ладони к лицу. Ничего.
Чуть поодаль горел костёр. Огонь в этом месте ощущался чужеродным, мерцая ярко и жарко, разбивая привычную мрачность. Но всё равно что-то казалось не таким. Но что? Как будто если засунешь руку, не обожжёшься. Какая-то сила манила попробовать.
В ушах вдруг зазвенел крик, танцующий меж языками пламени. В глазах потемнело от боли. Почему она видела это? Воспоминания Мороза. Смерть Морены. Также было с Яромиром, но связь с ним никогда не вызывала вопросов – «повязаны крепко», да? Но неужели каждый, кто влез ей в голову, на самом деле также привязывал себя? Неужели связь всегда должна быть обоюдная, двусторонняя?
Значит, Мороз врал. Бахвалился больше. Не так уж он страшён, каким хотел казаться. Значит, у неё есть оружие, шанс повлиять на него.
Отомстить за родителей.
– Это крыса, – раздалось вдруг от костра. – Девчонка пока жива, можешь не бояться, с ног не валиться.
В оранжевом свете Элина разглядела Диму, сидящего на поваленном бревне и крутящем над языками пламени бесформенную тушку. Она предпочла бы не знать чьё это. Однако теперь один лишь запах показался мерзким – так пахли жжёные волосы.
И словно добить её хотел, Дима предложил:
– Хочешь, могу поделиться?
Элина подошла ближе, но лишь затем чтобы дать лучше разглядеть своё скривившееся лицо, наглядно показать, всё, что думала.
– Лучше с голода умереть.
– Это сейчас говоришь. Через пару дней посмотришь совсем по-другому.
Она вот считала иначе. Это как в тех историях, когда путешественники застревали в горах и начинали играть в «Десять негритят», но с тем, чтобы съесть друг друга. Пусть лучше съедят её. Неужели смерть страшнее чем оставить всё человеческое?
– Не так всё плохо, – пробубнил Дима, словно отвечая на незаданный вопрос, и отвернулся к костру. – Со временем привыкаешь.
Элина молчала. Примостившись на коряге, она отвернулась к лесу, лишь спиной чувствуя слабый жар огня.
Неужели оно стоило того? Разве этот жестокий, питавшийся кровью и плотью монстр продолжал быть его братом? Разве осталось в нём хоть капля человеческого, живого, чувствующего?
Элина не понимала. Она ставила себя на место Димы, представляла, как если бы это они с Женей получили второй шанс. Да он бы сам не согласился, если бы узнал, чем грозит! Проклинал бы всю оставшуюся жизнь. Не простил бы, чтобы она теряла себя ради него.