– Да что ты вообще понимаешь? – набросилась вдруг. – Легко говорить, когда тебя здесь ничего не держит. Ты новенькая. Одиночка. Позади нет ни родителей, ни друзей, ни сестры. Никому дела нет: на тебя не давят и не ждут ничего. А я не могу всё бросить. Не сейчас. Не тогда, когда пожертвовала всем… Да лучше насмерть расшибусь, но до конца дойду.
Элина нервно улыбнулась, задетая пренебрежением.
– А может наоборот? Рядом с тобой всегда есть кто-то, готовый поддержать. Кто-то для кого важна именно ты, а не придуманные титулы. Не боишься, что в один день даже встать не сможешь? Они тогда оценят? Понравится им, лучше станет? А тебе?
– Кто-то должен. Ради будущего, ради семьи. Мы ведающие уже в третьем поколении, но до сих пор считаемся отбросами! Я обязана это исправить! Никто не имеет права смотреть на нас таким взглядом! Да они сами только рады будут!..
– Уверена?
Что-то явно пошло не так. В комнате стало жарко и душно. Аделина вскочила.
– Всё это так тупо. Зачем вообще с тобой говорю? Чего ждала от неключа? Да и сама ты…О таких проблемах и не слышала наверно? Живёшь радостно и спокойно, в розовых очках и розовом мире, пока остальные… Не поймёшь никогда. Просто забудь. Забудь.
Громко хлопнула дверь. Элина осталась одна. По полу словно в насмешку расползся розовый рассветный луч. Опять сделала хуже. И правда, зачем только открыла рот? Зачем влезла в чужое? «Вынужденное поручение», неужели забыла? На какую дружбу надеялась, глупая? А казалось ведь, отныне всё изменится, отныне неудачница Эля будет делать только правильные вещи, будет отстаивать себя и других, сражаться. Значит, всё зря?
Руки нашарили телефон. Она не писала Жене с тех самых пор, как попала в Академию.
«День 169.
Прости меня, но…Я опять ошиблась. Я знаю, что злятся не на меня, знаю, но, разве от этого легче? Отмотайте время назад и заткните меня. А лучше сразу убейте. Помогла, называется. Я такая глупая, такая ужасно уродливая, такая дурацкая, слабая и недостойная. Ненавижу. Любой бы справился лучше.
Аделина права? Но если всё, что было до этого зовётся беззаботной, счастливой, радостной жизнью, то что тогда настоящее?
Что вообще хорошего в одиночестве? Только ты меня и спасал от…
Но только не думай! Я всё ещё слушаюсь. Держусь. Когда мне хочется сделать себе больно, я пишу. Видишь?»
***
Весь день Элина проходила, как в воду опущенная. В воскресенье не было уроков, и впервые она об этом пожалела. В голову то и дело лезли мысли. Раз за разом прокручивая утрений разговор, Элина искала ошибки, воображала как бы могла ответить. В чём оступилась? Так, садясь за чтение, уже через десять минут она находила себя, бездумно вчитывающейся в одну и ту же фразу. Беря в руки Сириус, она наигрывала минорные аккорды, крутила колки, а потом просыпалась посередине «революционно, условно, не модно» – старого и приевшегося до боли. Аделина в комнату не вернулась. Яромир попросил не тревожить, до сих пор отходя ото сна.
Сегодняшней ночью праздновались Осенины. То явно был не простой праздник, раз им выдавали особую форму: белое длинное платье с вышивкой на рукавах, тёмный сдвоенный передник, бусы и медальоны, а ещё знакомый до боли одуванчиковый венок. Не хватало только заплести косу, но благо волосы не позволяли. Ближе к полуночи Элина присоединилась к разодетым ученикам, и гремучей толпой все они вскоре вышли на площадь. Осенины праздновались с ночи до рассвета, как можно дальше от чужих глаз. Поэтому только ради сегодняшнего вечера директриса открыла некую часть земель Академии, куда в обычные дни ход имели лишь её доверенные. Сначала их провели к кругу ожидания – тому самому скованному забором и зеркалами, а затем подняли прямо испод земли мост, ведущий в чернеющий на противоположной стороне лес. В сумерках всё казалось зловещим: деревья кривили рты, птицы заливисто смеялись.
Серп луны с трудом пробивался сквозь грозовые тучи. Сгустившаяся мгла казалась всепоглощающей. Единственное, что могло разогнать её, испугать, это свет. Костры возвышались на несколько метров, снопы искр вздымали в небо, оттеняя разномастную толпу. Трава щекотала щиколотки. Несмотря на середину осени, здесь было ужасно жарко.
С любопытством ребёнка Элина смотрела по сторонам. Она словно очутилась посреди фильма о ведьмах и шабаше, стала маленькой Сабриной. Ей нравилось думать, что так её приобщают к великой тайне, секретному обществу, где посвящённые – особенные люди, избранные не просто так, а с великой целью. Лица учеников светились предвкушением. Эту ночь, должно быть, они ждали как ни одну другую. Сегодня запреты неведомы.
– Не стоим. Проходим на места. Вот-вот начинаем, – где-то вдалеке маячила Аделина. Заученно и бесцветно продолжала она исполнять роль незаменимой старосты и лидера.
Элина подобралась ближе к классу. Там все разбирали ленты и повязывали на венки. Лишь бы не выделяться, она сделать так же.
– Полночь, полночь!
– Начинается!
– Это что, Ворон? Он сегодняшний Облечённый?
Вторя поднявшемуся шёпотку, в центр вышел Севир, встал напротив самого большого, самого главного костра. Поэтому все так удивились? Ворон сменил чёрное оперенье на белое!
– Опустите головы, Боги смотрят на вас. Внемлите. Молчите.
Голос его эхом разлетелся во все стороны, магическим образом достигая каждого. В отсвете пламени черты лица заострились. Теперь и правда казалось, что ему тысяча лет, что не принадлежит ничему земному.
– Сегодняшнее почитание возлагает на нас большую ответственность. Издревле повелось в день, когда солнце приходит в равноденствие, созидателям и разрушителям позабыть об извечном противостоянии и объединиться. Осенины возбраняли любые войны, распри, ненависть. Прольётся кровь – Боги обрушат свой гнев и изведут силы. Поэтому я прошу вас до самого рассвета только и делать, что веселиться, общаться и танцевать. Но прежде не забудьте о символе единства – делитесь ею с каждым. Придём же к равновесию!
Все вторили ему низким рокотом, стуча ногами по земле и вмиг оживая. Ученики и классы перемешались меж собой. Ребята снимали ленты с венков, чтобы затем повязать чужие. При каждом таком случае двое обхватывали запястья и с широкими улыбками играли в гляделки. Это и было обрядом?
Не изменяя старым привычкам, Элина осталась в стороне, никак не решаясь влиться в круг смелых и беззаботных. Наблюдая за ними, она представляла и себя рядом, в самой гуще событий. Только столь жалкая ложь не спасала надолго. Похоже, даже жару костров не по силам было растопить ледяное сердце, а горячим слезам вымыть осколок проклятого зеркала.
Над поляной зазвучала музыка, весёлая и задорная, так что ноги сами хотели пуститься в пляс. Играли, конечно же, ребята из музыкального кружка: на флейте, волынке и бубне. Бедные. Им не повезло попасться в руки Виолетты Демидовны. Отныне они – заложники этого вечера.
Собравшиеся тут же бросились танцевать: водить хороводы у костров, выстраиваться в кадриль, исполнять вальс. Кто во что горазд. Праздник заиграл новыми красками, заискрился, зажёгся как лампочка, только вместо тока – эмоции.
Элина поднесла руки к костру, растёрла. Никого не оказалось рядом. Наблюдая за языками пламени, она позволила себе тяжело вздохнуть. Какое же всё-таки мерзкое это чувство – одиночество. Вроде столько людей вокруг, столько возможностей – подойди и заговори, но от того оно ощущалось ещё сильнее. Потому что страшно; и как на детском утреннике пытаешься найти хоть одно знакомое лицо, родителей, а затем понимаешь – их нет, ты одна.
– Почему не веселишься со всеми?
Элина вздрогнула и поспешно обернулась. Льдистый взгляд, расправленные плечи, зачёсанные волосы, чуть примятые ромашковый венок. Севериан. Удивительно, но сейчас она была даже рада его компании. Только странно, где же…
– А ты? Куда дел святую троицу?
Он стоял совсем близко, и оранжевые блики смягчали обычно серьёзные и напряжённые черты. Склонившись к ней, Севериан понизил голос: