Мать лишь недавно оставила работу, поэтому Ева в течение ряда лет жила то у бабушки с дедушкой, то у родителей, испытывая на себе совершенно разные воспитательные влияния. Дед и бабушка во всем девочке потакали, мать была строга, часто снимала туфлю и шлепала Еву. Через некоторое время мать, жалея Еву, осыпала ее ласками и лакомствами, пытаясь компенсировать причиненное зло добром. Но успеха не приносили ни строгости, ни поблажки. Ева была необыкновенно упряма, постоянно пыталась поставить на своем и часто даже бросалась на пол. Когда мать за дело журила девочку, это вызывало в ней только раздражение и злость. Однажды Ева целую неделю не разговаривала с матерью из-за того, что та сделала ей замечание за плохо вытертую посуду. Когда Ева злится на мать, она не обращается к ней с просьбами непосредственно, а передает их через старшую сестру, пытаясь добиться своего. Ева очень любит похвалу и, если в чем-нибудь проявит старание, всегда ждет ее как лучшей награды.
Однажды, разозлившись, Ева неделю не вставала с постели, не поднималась даже поесть, требуя, чтобы кушанья ей подавали в постель. Мать сначала не соглашалась на такое «обслуживание», но в конце концов уступила. «Не буду же я морить ее голодом», – заявила она в свое оправдание. Итак, мать и девочка постоянно спорили друг с другом, при этом в споре обычно побеждала Ева, так как она оставалась непреклонной, а мать всегда уступала.
Патологические проявления начались у Евы в 3–4 года и особенно ярко начали сказываться, когда родился младший братик. Ева с самого начала отнеслась к его появлению отрицательно, бросала разные предметы в колясочку, где он лежал. Когда малютке было 14 дней, она с силой уткнула его личико в подушку, а подбежавшей матери сказала: «Это я для того, чтобы он заснул». В последующие годы Ева также относилась к маленькому братику враждебно. Когда мальчику было 2 года, она вздумала заставить его взобраться на перила балкона – мальчик легко мог упасть вниз. Ева специально подставила стул и продемонстрировала ему, как надо ставить ножки и как повернуться. Матери она сказала: «А пускай падает, по крайней мере, он тогда умрет».
Когда Еве было 6 лет, отец за столом рассказывал, что прочитал в газете статью о вредной привычке брать в рот и жевать цветочные лепестки; в статье подчеркивалось, что это может привести к опасным последствиям. Ева весьма внимательно слушала. Через два дня ее поймали на том, что она запихивала брату в рот кучу цветочных лепестков.
В детском отделении клиники Ева постоянно предъявляла свои требования, а если к ним не прислушивались, становилась озлобленной. В игры с другими детьми включалась с трудом. Любопытен один фотоснимок, сделанный в клинике: Ева смотрит исподлобья, выражение лица у нее характерное – полное затаенной злобы. Мы добивались того, чтобы обращение с ней было предельно ровным. Девочка приспособилась к этому режиму и особых трудностей мы в связи с ее поведением не ощущали. Она даже старалась произвести хорошее впечатление.
Несомненно, что у этой девочки «маятниковое» воспитание сказалось в ее постоянном сопротивлении матери, олицетворявшей в воспитательном процессе строгое начало. Впрочем, и мать была непоследовательна: внезапно становилась доброй, начинала жалеть дочку. Ровное, постоянно мягкое отношение девочка привыкла всегда встречать только со стороны бабушки. С другой стороны, следует учесть и необычность для шестилетнего ребенка таких реакций как, например, молчание по 3–4 дня или упрямое лежание в постели в течение недели с тем, чтобы противопоставить матери свою волю. Вспомним также, что во многих «поединках» с матерью ребенок оказывался сильнее и побеждал. Все подобные моменты трудно объяснить одним лишь неправильным воспитанием, приходится привлечь при анализе и характерные черты застревающего типа. То же относится и к тяжелым, даже опасным реакциям ревности, связанным с младшим братом. Известно, что дети часто ревнуют родителей к младшим братьям и сестрам, например, нарочно мочатся в штанишки, чтобы вызвать заботливое отношение матери к себе. Но ревность такой глубины и длительности, как у Евы, все же надо считать из ряда вон выходящей. Особенно это застревающее напряжение аффекта бросается в глаза в эпизоде с цветочными лепестками. Застревание аффекта – основной механизм описываемых реакций – сказалось и во время пребывания в клинике. Положение нормализовалось благодаря применению последовательного режима и лечения. Это не могло не отразиться положительно на психике семилетнего ребенка. Возможно, Ева впоследствии станет лишь типичной акцентуированной личностью и паранойяльная психопатия не разовьется.
Параноический аффект, проявляющийся во враждебности, может при большей глубине стать крайне опасным. Подтверждением могут служить случаи убийства на почве ревности. В нашем коллективном труде мной описан убийца, ревность которого достигла степени бреда. В дальнейшем я имел возможность наблюдать его в клинических условиях. Проявление застревающих черт характера приобретало у него выраженные формы, происходили постоянные конфликты с врачами и медперсоналом, так как он считал, что без всяких оснований определен в клинику и что вообще окружающие относятся к нему несправедливо. Месяцами он отказывался отвечать на вопросы врачей, временами не хотел принимать пищу. Об этом обследуемом я не привожу здесь детальных данных, поскольку наблюдения показали в структуре его личности примесь истерического компонента. В его реакциях протеста было нечто утрированное, наигранное, позерское. Вероятно, в жестокости совершенного им преступления сыграло известную роль и то, что параноический аффект выступил в сочетании с реакцией типа короткого замыкания, свойственной личностям истерического типа.
Ниже я описываю другого параноического убийцу, который стал жертвой рабской любви к одной женщине и из-за этого убил другую, отношения с которой препятствовали соединению с любимой.
Хорст В., 21 года, из семьи деловых, серьезных людей. Отец вначале был каменщиком, со временем стал специалистом по калькуляции. Мать в войну была кормилицей семьи. Сестра больного – хороший специалист. В. не был в семье исключением: работая каменщиком, он учился, стал техником. Черты застревания – до совершения убийства – проявлялись всегда как положительное начало.
В. влюбился в женщину с не очень хорошей репутацией и, по его собственному выражению, «пошел к ней в кабалу». В плохую репутацию ее В. не верил. Судя по описаниям, предметом этой любви была женщина с демонстративной акцентуацией личности, которая, несмотря на свой богатый сексуальный опыт, разыгрывала из себя невинность, воспылавшую страстным чувством к нашему больному. Чувство В. к этой женщине не могло протекать спокойно: он влюбился в нее, будучи уже обрученным с другой женщиной, у которой был ребенок от него. В. метался от одной женщины к другой, раздираемый противоречиями: с одной стороны – чувство ответственности перед матерью ребенка, с другой – безумная страсть. Он искренне хотел жениться на той, с которой был обручен, но мысль об отказе от другой была для него невыносима. Он думал и о разлуке с матерью своего ребенка, но испытывал сильный стыд перед собственной семьей, особенно перед отцом, которого считал образцом морали. Кончилось тем, что он договорился с женщиной, с которой был обручен, о встрече на пустынном морском берегу и здесь ее утопил.
Когда я столкнулся с этим больным, он уже вошел в состояние депрессии и понимал, что совершил нечто непоправимое. Хотя он с ужасом говорил о своем страшном преступлении, в его депрессивном тоне все же моментами звучали ноты заносчивости, самовосхваления. Из этого можно сделать вывод, что патологическое развитие у данного больного шло в сторону экспансивную, а не персекуторную, т. е. что В. больше отличался чрезмерно раздутым честолюбием, чем преувеличенной уязвимостью. Возможно, именно в силу такой надменности и сознания своего превосходства над другими В. вообще был способен закрыть глаза на то, что на карту поставлена человеческая жизнь.