но не думаю, что я скоро уйти смогу.
Время тянется слизнем и прячется за часами,
и проходит немая вечность по волоску
междумирья, в котором стынут слова, сюжеты,
неоткрытые судьбы, несложенные стихи.
Не хватает немногого – кофе и сигареты,
но зато я пишу.
Бесконечен мой черновик.
Я пишу тебе отсюда
Мелкодождие грибное перепутало сезоны
и укрыло день неспешный монохромной пеленой,
но дожди давно привычны – как болота автохтонны,
и сшивают воедино первый день и день седьмой.
Здесь не то, чтобы уныло, и не то, чтоб одиноко –
иногда бывают сути с той, забытой, стороны.
И живёшь, хоть в междумирье, но по-прежнему у бога,
то ли снишься тут кому-то, то ли просто видишь сны.
Я пишу тебе на листьях облетающего клёна
непутёвые заметки и бездарные стишки,
и кипит в котле идея первозданного бульона,
и летят по небу рыбы, по-стрижиному легки.
Здесь не то, чтоб всё возможно, но, пожалуй, допустимо,
если ты, не передумав, не придумаешь закон,
ну, а после не откроешь догмы, принципы, максимы,
если вновь не повторишься, как завзятый эпигон.
Я пишу тебе отсюда, из предельно малой точки,
до Начала и до Слова, или там Большого Взрыва.
И со мной читают вечность неотправленные строчки
все, кто умерли когда-то, но уверены, что живы.
Мифы
Сказки средней полосы, мифы Древней Греции…
Сказки средней полосы, мифы Древней Греции –
всё мешается, мой свет, в бедной голове.
Вновь ночные времена движутся к сестерцию,
оставляя час быка в дремлющей траве.
Волчье солнышко плывёт, путая реальности,
и кровавит небо Марс, Полифемов глаз.
Мир запутан и пленён в сети каузальности,
предрешён, приговорён к душному "сейчас".
Но Никто, никем не зван, хитроумность случая,
вдруг изменит ход вещей и начнёт с нуля.
Да, ты веруешь в меня и, возможно, в лучшее,
и несёт меня к тебе круглая Земля.
Мир застыл, и грань тонка, как в секунде терция.
Сказки средней полосы, мифы Древней Греции…
Не трогай струны души, Орфей
Не трогай струны моей души,
Орфей, утративший Эвридику.
Непознаваемо негрешим,
певец пристрастности темноликой,
о смерти света негромко пой –
здесь любят звуки подобных песен –
до края полон тоски немой,
а также смысла, который тесен.
Ты правду ищешь в кромешной тьме,
тьмой заболевший неизлечимо.
В неканоничном своём письме
идёшь всё дальше – но снова мимо,
поскольку, видишь ли, мой Орфей,
мрак лишь изнанка – конечно, света.
Мне, упокоенной меж корней,
уже не слышно чужого лета.
Мне, мирно дремлющей в тишине,
уже не нужно любви и страсти.
В покое вечности травенеть
атласу кожи, шелкам запястий,
влекущей неге упругих губ,
магниту взгляда и лире тела,
чтоб до призыва гремящих труб
стать тенью смысла и костью белой.
Назад смотрящий, ты поспешил –
а тьма коварна и многолика.
Не трогай струны моей души,
Орфей потерянной Эвридики…
Ешь, Персефона, зёрнышки граната
Налился светом солнечный желток…
Ешь, Персефона, зёрнышки граната,
полгода будешь отдыхать от ада,
и не считать хтонических кротов,
и полозов, и прочих терпких гадов.
И обо мне не думай – ни к чему
тебе узнать, как тошно одному
быть в этом царстве вечного покоя,
и как у самой бездны Цербер воет,
когда припомнит верхнюю луну.
И, не в укор Харону-молчуну,
но с ним – тоска.
Но ты иди, иди,
не вспоминай о том, что позади
останется, и радостно живи.
Я знаю, мне вовек твоей любви
не выстрадать – в тебе так много света,
и здесь, на берегах унылой Леты,
ты чахнешь средь потерянных теней.
… Однако, время.
Уходи и зрей:
агиоргитико,
смоковницей,
оливой,
тугим зерном,
травой неприхотливой
и яблоневой тяжестью ветвей.
Я буду ждать, пока земля, устав
от буйства красок и безумья соков,
не вымолит покой у злого бога,
и ты придёшь,
а следом – холода,
печаль садов и долгие дожди.
Бледнеет ночь, и, заточённый в скалах,
терзается несдержанный Аскалаф,
и нам с тобой уже не по пути.
Но…
Возвращайся, слышишь?!
Приходи…
Мифологическое
Уже пристали корабли, и над водой бело от чаек,
да паруса черным черны, как нерасписанный кувшин,
но, страх надёжно утаив, легко на критский мол ступает
прекрасный, как морской рассвет, афинский сын и царский сын.
Не бойся, ты не пропадёшь, любимчик нежной Афродиты –
рвёт воздух меткая стрела, Эрот кривит капризный рот,
и, умирая от любви в беседке, что плющом увита,
я повторяю лишь одно: «… он не умрёт… не он умрёт»
Я буду брошена тобой, и Наксос станет мне могилой,
но я готова, мой герой, принять и страсть, и рок слепой.
Пусть нить свивается в клубок, и пусть не рвётся шелковина,
когда заполнит Лабиринт тебя предвечной темнотой.
Льнёт к пальцам нить, скользит судьба и балансирует на грани,
и мне так душен светлый день, но ночь страшит куда сильней.
Не мной наточен острый меч, который Минотавра ранит,
и я всего лишь проводник, о мой неистовый Тесей.
Теперь я знаю – боги злы, а мы – игрушки.
Мы нелепы, когда пытаемся соткать на кроснах собственный узор.
Мир состоялся и до нас, и не для нас атланты небо
держали тысячу веков над пиками парнасских гор.
Но ты, пожалуйста, пройди, достигни дна и большей славы,
познай и мёд пустых речей, и горечь пирровых побед.
Я буду ждать тебя всегда, пока живут цветы и травы,
пока атланты держат твердь, и в мире есть любовь и свет.
Я Атропос, рабыня старых ножниц
Я Атропос, рабыня старых ножниц,
одна из трёх, ослепших на заре
времён, которых никому уже не вспомнить,
поскольку все мертвы.
Дороги рек
с тех пор менялись многажды, но всё же
одну из рек вовек не изменить.
И мы всё те же – первый пробный обжиг