Сосед за столиком напротив дымит крепчайшей сигаретой, и мир чужих, враждебных спин туманится, плывёт, отходит опять к задворкам бытия. Кривит соседка сочный ротик, но, слыша "лапочка моя…", с готовностью в ответ смеётся, и продолжается игра – с ленцой, бездумно, самотёком.
В окне крупицы серебра летят из тёмного далёка – зима, как никогда, щедра на запоздалые осадки. Кофейный бог, густой и сладкий, глотком последним нежит нёбо, вот-вот, и выходить пора туда, в объятия озноба, но я держу, держу момент, как держат паузу актёры, а вечер, прикорнув у шторы, глумливо шепчет: "Веры нет… Весь мир – театр, игра бездарна". Киваю: "Да". Коньяк янтарный преобразил бы интерьер, но, избегая полумер, предпочитаю в чёрно-белом. Ночь набирает децибелы и намекает на абсент. Спасибо, нет.
Бежать отсюда, где люди покупают чудо в бутылках тёмного стекла, на улицу, под фонари, живущие неярким светом, которым познаётся мгла. Нарушив прагматизма вето, бежать туда, навстречу лету, в свой личный маленький Тибет.
Но, между тем… Пройдёт и это, и мир откроется тебе…
____________________________
Справочно:
al niente – буквально «до ничего», до тишины
calando – «понижаясь»; замедляясь и снижая громкость.
crescendo – усиливая
decrescendo или diminuendo – снижая громкость
marcato – подчёркивая каждую ноту
morendo – замирая (затихая и замедляя темп)
perdendo или perdendosi – теряя силу, сникая
più – более
poco – немного
poco a poco – мало-помалу, постепенно
sotto voce – вполголоса
subito – внезапно
Прости, меня позабыло небо
Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего, когда кончается детство.
Ну вот и вызрели плоды, друг мой незримый, друг далёкий – крепки, красивы, яснооки, бездумны, суетны, горды. А, впрочем, стоит ли пенять на яблочки, когда у яблонь любовь по осени иззябла? Круг замыкается опять. Нет смысла потрясать листвой – того гляди, слетит и этот, последний лист, обрывок лета, и чем согреешься зимой, которая придёт, как смерть, когда к ней напрочь не готовы? И стой потом, скелет фруктовый, держи сереющую твердь на старых и скрипучих ветках, лелей надежду на весну: Господь корней, кротов, медведок, ещё одну, ну хоть одну…
Но всё кончается, мой друг, и мы закончимся дровами, и перепашет землю плуг – ту, занимаемую нами в коротком миге бытия так притязательно нелепо.
…Прости, меня забыло небо, и потому я не своя, и потому пишу не то. Не утаит язык эзопов гнилую злобу мизантропа, как не удержит решето воды, не знающей преград. Вот и сочусь – отнюдь не соком; мне неприютно, одиноко, и снятся бабушка и брат…
Цветы прельщения красивы, плоды познания горьки… Прости мне их, как я простила себе влеченье вопреки.
Sfumature (piano)
Всё, что не запрещено, обязательно происходит.
Всё, что не запрещено, обязательно происходит.
Давай рискнём не ограничивать момент обретения чуда рамками.
Пусть себе время, проходя, по асфальту подошвами шаркает –
сентябрь в последние дни категорически безысходен.
Пусть себе, пусть…
Грусть – грустящим,
журавлям, как водится, клины.
Нам же, пожалуй,
"немного солнца в холодной воде",
и парк дремотный, который наполовину раздет,
и твоя ладонь,
лёгшая
мне
на спину.
Мы оба знаем, что будет позже – позже будет отнюдь не поздно,
ведь преимущество среднего возраста в том,
что время можно не торопить.
Всё, что не запрещено,
постепенно собирается из крупиц –
и превращается в мир для двоих
или,
нередко, – в звёзды.
Говори…
Что угодно – мне важно тебя слышать,
как тебе важно накручивать на палец
шёлком текущую прядь
оттенка выспевшего каштана
и на мои ладошки дышать.
Вечер на нашей стороне – не торопясь, подбирается ближе.
Всё, что не запрещено, обязательно происходит.
Собственная вселенная подчиняется законам, придуманным для двоих.
Значит, в едином ритме двух тел, доверчивых и нагих,
момент обретения чуда предсказуемо бесповоротен…
Я не знаю, зачем
Не люби меня по завету – как всякую ближнюю.
Я не знаю, зачем в этом будущем пахнет вишнями –
может, кто-то неловкий пролил рубиновый сок?
Я не знаю, зачем мы заполнены третьими лишними,
осторожностью слов и незрелыми полустишьями –
но, как следствие, вместо губ
ты целуешь меня в висок.
Ток…
Под губами твоими ток – ты чувствуешь, ближний мой?
Лихорадит обоих, но мера пока не превышена.
Да, мы оба несём в себе зрелую память выжженных –
догоревших дотла и восставших из пепла фениксов.
Знаешь, каждый из нас пожелезней иного феликса,
но ладони моей уютно дремать под твоей рукой.
Зной…
В этом будущем страсти по счастью варятся.
Слева дальний смеётся, зовёт чью-то юность Варенькой,
обнимает за плечи и греет к душе проталинки.
Видишь, время как время – ничуть не хуже других.
Идеалы недели.
Низверженные страдалицы.
Ты уже осознал привкус вечности, выпитой на двоих?
Тих…
Этот вечер тих, как и все, что сбудутся.
Я не знаю, зачем мои пальцы так пахнут вишнями.
Ты целуешь их поимённо, слушая кровоток.
Не люби меня отстранённо – как всякую ближнюю…
Ветер, к ночи уставший, всё тише шуршит афишами.
Прорастают дома на пустых безымянных улицах –
забавляется временем кем-то забытый бог…
Вечер шёлково и покорно спадает с плеч
Вечер шёлково и покорно спадает с плеч,
обнажая тонкость ключицы, стекает ниже.
Открывается в прикасаньях иная речь,
наливаются междометья, и жажда нижет
эти сочные ягоды смыслов в гортанный всхлип.
Эмигрируют пальцы в тайные ойкумены.
В жарком времени нет зазоров – прошиты встык
и тела, и минуты, дышащие вербеной.
Обнажённей, чем кожа, лишённая покрывал,
и весомей, чем долгое слово сакральных знаний,
только взгляд человека, который уже узнал
о твоём таланте легко уводить за грани.
В новом времени амазонок ярится стон –
бесполезно держать стихию, огонь не шутит.
На пороге большого взрыва огонь взбешён,
и, как всякое чудо, банальному неподсуден.
…Находи меня после, выманивай лаской рук –
я не знаю, кем буду, какое надену имя.
Бог негромкого времени ждёт, охраняя круг,
тихо дремлет огонь, который вот-вот обнимет…