— Не надо, н надо.
--Не надо, так не надо. — Маша надела вещмешок и шагнула к выходу. — Пойдемте, Егор Иванович.
Их встретила тьма, и, спускаясь к ручью, они привыкали к ней. Спустившись, они пошли по воде и шли долго. Наконец, шедшая впереди Маша остановилась:
— Вот и все, Егор Иванович.
Егор посмотрел на нечеткие контуры прибрежных кустов и отмстил с удовлетворением:
— Ориентируешься, Маша.
— Научена.
— Береги себя, Маша, — попросил Егор.
— И ты себя, Егор. Не удивляйся, я с тобой уже давно на «ты».
— Я знаю.
— А что еще ты знаешь?.
— Пока ничего.
— Ну, и слава Богу. Прощай, Егор. — Она положила ему руки на плечи, приблизила лицо к его лицу, и он поцеловал ее.
— До свидания, Маша, — попрощался Егор, но Машу не отпустил.
Тогда Маша поцеловала его и приказала:
— Иди, первый после Бога, — вырвалась, повернулась и зашагала по берегу прочь — ־быстро и не оборачиваясь.
Закинув грузило на ветку высокого дерева, Маша растянула антенну, проверила передатчик, глянула на часы и, не снимая наушников, прилегла в траве. Ждала. Был серый, с просветами, день, безветренный, не теплый и не холодный. Самый подходящий для работы день.
Маша опять посмотрела на часы, которые показывали одиннадцать. Вздохнула, провела ладонями по щекам. И вышла в эфир.
★ * *
Егор сдвинул рукав, освобождая часы, сказал Севе и Алику:
— Маша уже в эфире.
Все трое уже были готовы к дальней дороге: Сева и Алик — в комбинезонах с полной волкодавской выкладкой, а Егор — в приличном штатском. Пещера тщательно прибрана: постели сложены, пол чист, кухонный угол прикрыт брезентом.
— Что бы ни случилось, к двадцати трем ноль-ноль вы на своих основных исходных. Но до того, что бы ни случилось, парни, вы должны сделать то, что вам положено сделать. Ликвидация их связи с гарнизоном. Подвод отряда к патрулируемой зоне и нацеливание на объект за тобой, Сева. А сетевой к ПП твой, Алик.
— Все ясно, Егор, — успокаивая, заверил командира Сева.
— Что тебе ясно? — раздраженно спросил Егор.
— Я же сказал: все.
— Счастливый человек, — решил Егор по поводу Севы и посмотрел на Алика: — И тебе тоже все ясно?
— Мне ясно, что я должен делать.
— Слава тебе Господи, хоть один не фанфарон!
Сева любовно глянул на Егора и сказал совсем просто:
— Волнуешься очень, да? А ты не волнуйся, Егор. Будет как в цирке: красиво и точно. Ты же все просчитал.
— Ну, присядем, — предложил тогда Егор.
Они присели на пол. Посмотрели друг на друга, поулыбались.
— Что ж, пойдем убивать. — Сева резко поднялся. Встали и Егор с Аликом.
--Убивают убийцы, Сева. А мы идем воевать и уничтожать врагов, опоганивших мою и твою землю, — не повышая голоса, выговорился Егор. — Мы с Севой уходим, Алик. А ты здесь приготовь все для Маши и не спеша тоже отправляйся. Уходя, Машка вас, дураков, поцеловала. Дайте-ка я вас обниму.
Они обнялись.
Маша спустилась к незнакомому ручью и, прошагав по воде с полкилометра, вышла к озеру, в которое впадал ручей. Зайдя поглубже, она сняла со спины рюкзак с рацией и, размахнувшись, метнула его подальше. Рация ушла под воду.
Она поднималась ручьем. Она шла по воде до тех пор, пока ручей не превратился в тоненькую струйку, по которой идти уже не было возможности. Присыпая свои следы кайенской смесью, она добралась до проселка. Постояла, осматриваясь, а затем побежала. Она бежала размеренно и быстро, как бегала совсем недавно кроссы в Подмосковье.
На пределе сил она добралась до магистрального шоссе. Устроившись в придорожных кустах, Маша изучила местность и резким броском перескочила на другую сторону шоссе. Там, выбрав хорошо укрытое место, она в изнеможении прилегла — отдыхать и наблюдать.
Ждать пришлось недолго: промчался немецкий грузовик с солдатами, через интервал минуты в три — другой. Третий остановился неподалеку. Из него выпрыгнули солдаты и, рассыпавшись в редкую цепь, пошли туда, откуда прибежала Маша.
Палило солнце, раскаляя широкую просеку, заросшую мелким кустарником и цветущим разнотравьем. Выйдя из нее, Сева распугал разомлевших в сытом довольстве шмелей, и стрекоз, подошел к аккуратному определявшему лесную делянку столбику, на стесанной стороне которого черной краской была выведена цифра. 246. Сева вынул из кармана две еловых шишки, одну сосновую и небольшой светлый булыжник. Все это он уложил в линию и удалился в направлении, указанном Тремя шишками и булыжником.
* * *
Егор презрительно и не таясь пересек рынок, без любопытства, но профессионально цепко разглядывая товар. Пощупал суконную штанину, растянул за рукава диагоналевую гимнастерку, щелкнул крепким ногтем по медному чайнику.
— Вы до Ивана? — робко поинтересовались за его спиной.
Егор резко развернулся и прихватил за грудки перепуганного Сашку.
— На понт берешь, портяночник?!
— Да я просто спросить...
— Берляй до люли, шестерка, и чтоб я тебя на бану не видел!
Сашок бежал. Тогда Егор направился к лавке Василия.
— Порядок? — спросил он, не здороваясь.
— Вроде бы да, — ответил Василий.
— Вроде Володи, а Володя вроде дурака. Меня «вроде» не устраивает, Вася. Я дураком сегодня быть не могу.
— Да порядок, Егор, что ты шумишь!
— Вот это разговор. Я в твоей собачьей конуре малость придавлю, а ты иди, готовься. В десять, Вася, в десять!
В излучине ручья, где он, закругляясь, расширялся и углублялся, на широких плотных листьях твердо лежали желтые кочанчики кувшинок. Алик с трудом добрался до них берегом и, держась за ствол ивы левой рукой, правой вырвал — по одному — три цветка на длинных мясистых ножках. Присев на траву, он обрубил бебутом стебли под достойный букет и, встав, направился к пещере.
В пещере он тщательно упаковал в рюкзак телефункенский передатчик, положил на него цветы и, в последний раз оглядев скромный сей приют, покинул его.
— Жить дальше как собираешься, Николаич? — спросил Василий у Кареева. Они сидели в ресторане за своим уже столиком, пили принесенное Василием, закусывали обычным константиновским набором.
— Хорошо собираюсь жить, — ответил Кареев. Пил он достойно, ел бесшумно, работал ножом и вилкой по правилам.
— А сможешь?
— Ты, Вася, видимо беспокоишься по поводу того, будет ли меня мучить совесть? Заверяю тебя: химера, именуемая совестью, мучить меня не будет.
--Везет же человеку! И при должности хорошей, и душа не болит.
--Вот что, барыга залетный, как тебя абсолютно точно определил Константин. Кто ты есть, чтобы думать о моей душе? Ты говори, говори, да не заговаривайся.
--Я есть такой же ненужный предмет жизни, как и ты.
Кареев после таких слов сердиться перестал, он захохотал.
--Знаешь, кто ты, Вася? Ты — мотылек. Комар. Тля. Кончится твой коньяк, и ты исчезнешь в никуда, зажав в единственном своем кулачке пару колец из сомнительного золота.
— А тебе немец под зад коленкой, и ты тоже — в никуда.
— Э, нет, мой темный и недалекий браток! У меня капитал, на проценты с которого я буду жить припеваючи до конца дней своих.
— Большой капитал-то?
— Большой. Сложнейший и тончайший мозговой аппарат, обширные знания, громадный опыт. И ненависть к черни.
— Это ко мне, что ли?
==К тебе конкретно — нет. Ты мне нравишься. А к таким, как ты, — да.
— Обижаешь меня, Николаич.
— Я тебя нe обижаю, я тебе правду говорю. Тебя клиент когда ждет?
— К десяти.
— Успеем. Я тебя, как договорились, подвезу. Давай выпьем за драгоценное и столь лелеемое нами наше здоровье.
Они звонко чокнулись, выпили и встали.
— Пошли, что ли? — нe то попросил, не то приказал Василий.
— Пошли. Нет, ты не мотылек, Вася. Ты — птичка. Все по зернышку, по зернышку.
Автомобиль «БМВ», поблуждав по переулкам, выкатил к дому Василия. Почти видимо глазу смеркалось, и в сумерках фигура человека, вольно сидевшего на крыльце, читалась контуром.