Подобно тому, как не то же самое для нас видеть свет и говорить о свете, точно также не одно и то же видеть Бога и нечто понять о Боге[418].
При этом «молитва», «созерцание» (теория) и «познание» (гнозис) Бога, богомудрие образуют единое целое. Речь идёт о совершеннейшей, глубочайшей сопричастности, которая возможна только между личностями, «познавшими» друг друга. Вот почему единство трёх божественных ипостасей Пресвятой Троицы служит иконой, «образцом» этого мистического единения, чистейшей благодати между Богом и Его творением[419].
Если уныние и его приспешники, печаль и гнев, разрушают это состояние, становится понятным категорическое утверждение Евагрия:
Молитва есть защита от печали и уныния[420].
Но этому негативному определению противополагается другое, положительное:
Молитва есть плод радости и благодарения [421]
Когда ум твой, возжигаемый пылкой любовью к Богу, постепенно отрешается от плоти и отвращается от всех мыслей, исходящих от чувства, памяти и темперамента, и в то же время становится преисполненным благоговения и радости, тогда считай, что ты приблизится к пределам молитвы[422].
Весьма характерно, что Евагрий при этом не просто отождествляет молитву и радость. Молитва это не только состояние радости. Это, скорее, плод радости, которая перерастает самое себя. Такое различение существенно, поскольку оно позволяет избежать ошибочного представления о счастье как самоцели, или стремления к этому чувству, что было бы ещё хуже. Это означало бы подменить цель средствами, как и в отношении слёз[423].
Итак, молитва в том виде, как её понимает Евагрий, возможна только тогда, когда в душе воцарилось состояние глубокой умиротворённости, вдали от бушующих страстей, всякого рода душевной экзальтации и эмоциональных потрясений. Весьма знаменательно, что у Евагрия, в отличие от многих других духовных авторов, понятие восторга (экстасис) никогда не употребляется в положительном смысле.
Для него это слово всегда означает негативное состояние «исступления»[424]. Молитва – это состояние совершенного покоя, безмятежности и ясности ума. Эта трезвенность – позже мы увидим и другие её отличительные признаки – придаёт духовному учению и всей мистике Евагрия печать подлинности.
Сказанное о радости в ещё большей степени относится к умиротворённости. То, что Евагрий говорит о двух мирных состояниях души, сопоставимо и с разными проявлениями радости:
Есть два мирных состояния души: одно происходит от естественных семян, другое – когда отступают бесы. За первым следует смиренномудрие вместе с сокрушением, слёзы, беспредельная томительная любовь к Божеству и безмерное усердие к труду; за вторым – тщеславие вместе с гордыней, которые увлекают монаха в пагубные западни остальных бесов. Поэтому тот, кто бдительно стоит на страже границ первого состояния, быстро узнает о набегах бесов[425].
Разница совершенно ясна: первое мирное состояние души происходит из глубин нашего естества, где Бог от сотворения мира посеял неистребимые семена добра[426], другое – чистая иллюзия, обманчивая прелесть, поскольку отступление бесов – это всегда лишь обманный манёвр, используемый для того, чтобы склонить монаха к тщеславию или гордыне от мысли, будто это «бегство» стало плодом его собственных усилий[427].
Упомянутой выше главой «Слова о духовном делании» Евагрий открывает целый ряд описаний «состояний, близких к бесстрастию», которые, впрочем, он называет «частичным» или «несовершенным бесстрастием»[428], тогда как совершенное бесстрастие, обретаемое душой после победы над всеми бесами, он определяет следующим образом:
«Полнота мира» это бесстрастие души, сопровождающееся подлинным познанием сущих[429].
Бесстрастие есть спокойное состояние разумной души, образующееся из кротости и целомудрия[430].
Это состояние внутренней безмятежности (букв, «родина покоя»)[431] является «естественным» состоянием ума, он пребывал в нём от сотворения до того, как стал помрачён разными страстями. Точно так же «от природы» ум светоносен[432]. Оба вида бесстрастия (частичное и совершенное) отражают одну и ту же реальность: ум, «по своей природе» сарах Dei, подобен Богу, и в этом он является «образом Божьим». Страсти, грехи для него – нечто чужеродное, пришедшее извне, они вызывают «смущение» и приводят к «помрачению». Вот почему приближение ангела безошибочно можно узнать по состоянию глубокой умиротворённости, наполняющей душу, и точно так же безошибочно узнаётся приближение демона – по беспокойству, встревоженности и смущению[433], которые он вызывает своим появлением, даже если он и является в обличий «ангела света»[434].
419
Cf. G. BUNGE. Mysterium Unitatis. Der Gedanke der Einheit von Schôp-fer und Geschopfin der evagrianischen Mystik II Freiburger Zeitschr. fur Phil. und Theol. 1989. 3.36. P. 449–469.