Я кивнул.
— Покрышки при скольжении автомобиля цепляются за землю, — продолжал Николай Сергеевич. — Отсюда возникает адское трение. А если колеса слабо прокачаны, то еще и обода к земле прижимаются на повороте, придавливая кромку шины. От такого чрезмерного напряжения «Пневматики» изнашиваются быстрее, чем при обычной езде. Так что у лихачей шансов доехать до Петербурга крайне мало.
Я снова кивнул. Не только у лихачей мало шансов. Каждая машина в любую минуту может сойти с дистанции из-за неожиданной поломки. Автомобили — механизмы сложные, а потому менее совершенные. То ли дело велосипед: два колеса, цепь и педали. Чем проще, тем надежнее. Мысль эта мне понравилась, я поспешил тут же записать ее в блокнот, чтобы не забыть впоследствии и использовать в очерке для журнала.
Пока я делал заметки, нас обогнал пузыревский драндулет и я оказался под прицелом внимательных глаз г-на Мармеладова. Он сидел в кресле стрелка, и потому мог смотреть только назад. На убегавшие вдаль березы. На сердито насупленные тучи. На покосившиеся избы по обе стороны дороги. На княжеский «Бенц» или на колоритную фигуру за его рулем. Но нет, отчего-то странный пассажир предпочел иной объект для наблюдения — меня. Уж не знаю, по какому ведомству он служит, но очевидно, что ему гораздо интереснее изучать людей, а не окружающие пейзажи.
Я уже отмечал, что у этого господина взгляд острый и колкий. От него не ускользнет и мельчайшая деталь, а если даже спрячется где-то внутри, в самых потрохах, то взгляд этот срежет кожу, словно картофельную шелуху, покромсает тело на ломтики и выскребет оттуда все, что ему интересно. Выдержать сию пытку крайне тяжело, поэтому я отвернулся и стал рассматривать угольно-черный профиль шоффера.
— Вы гадаете, откуда в наших краях взялся абиссинец? — князь ухмыльнулся и, не обращая внимания на мои попытки оправдаться, продолжил. — Это вполне предсказуемо. Ийезу давно привык к подобным реакциям публики. На него все таращатся, разевают рты, а некоторые еще и пальцем тычут.
— Люди у нас невежливые, и зачастую ведут себя хуже дикарей! — воскликнул я опрометчиво и смутился: не сочтет ли шоффер это словечко обидным. — Хотя вы правы, история появления Ийезу в Москве мне действительно интересна.
— Он достался мне в подарок.
— Не понимаю, как можно подарить живого человека?! У нас давно уж отменили крепостное право и…
— Вы не так поняли, а скорее всего, я не так выразился, — Николай Сергеевич прогнал мои подозрения взмахом руки. — Три года назад поручик Булатович вернулся из экспедиции в Африку. С ним прибыли то ли восемь, то ли десять знатных абиссинцев — изучать государственное устройство Российской империи, чтобы потом внедрить наш многовековой опыт у себя. Среди гостей был принц и мне выпала честь принимать августейшую особу в загородной усадьбе. Разместил с уютом, в баньке попарил, устроил охоту и рыбалку. Его высочество настолько проникся, что, уезжая домой, оставил мне в благодарность человека из своей свиты. Так у африканских вельмож принято. Я, понятное дело, отнекивался, но в итоге пришлось принять дар, чтобы не нанести обиду принцу. Но вы уж не подумайте дурного, Жорж, я не крепостник и никаких притеснений Ийезу не чиню. Даю ему кров, одежду, пищу и жалование — двадцать рублей в месяц. Согласитесь, неплохой расклад?!
Я согласился. Хотя неприятное ощущение от оговорки князя никак меня не покидало. Подобное случается, когда глотнешь скисшего молока — вроде и сразу выплюнул гадость, а во рту еще долго остается неприятный привкус. Г-н Щербатов почувствовал это и поспешил увести разговор в новое русло.
— Кстати, знаком ли вам упомянутый прежде Александр Булатович?
Пришлось признать, что я впервые слышу эту фамилию.
— Правда, не знаете? А ведь личность выдающаяся, достойная эпоса. Поручик лейб-гвардии гусарского полка. Годами юн, но уже снискал славу бесшабашного искателя приключений. Представьте себе, Жорж, чтобы доставить важный приказ, он проскакал на верблюде через безводную пустыню. Напрямик! Гусары много пути не знают. Чуть не изжарился под палящим солнцем, но пакет привез на два дня раньше, чем курьеры, посланные в объезд. Этот прорыв решил исход войны.
— Какой войны? — переспросил я. — Мы уже, слава Богу, лет двадцать ни с кем не воевали.
Князь пожевал губы.
— Так-то оно так… Да не совсем. Вы читали в газетах о столкновениях в Африке? Итальянцы вторглись в Абиссинию, желая сделать эту страну своей колонией, но получили весьма существенный щелчок по носу.
— Припоминаю, хотя и смутно.
— Так это потому, что сообщения были весьма скудными. То да се, число убитых и раненых. Разве расскажешь в двух-трех строчках о многодневном штурме горной крепости Макэле или о хитроумной засаде в ущелье Агула? Разве запах типографской краски способен передать смрад распухающих на солнце трупов и пороховую гарь, витающую над пустынной равниной Адуя?! Разумеется, нет. А мне эти истории поведали непосредственные участники тех сражений — Булатович, Леонтьев, Артамонов. Наши офицеры-добровольцы выполняли в Африке тайную дипломатическую миссию. Помогали абиссинскому негусу — вроде как императору, если по-нашему, — подготовить армию к решающей битве с итальянцами. Муштровали солдат, обучали генералов стратегии и тактике. И весьма преуспели: разбитая наголову Италия подписала мирный договор и выплатила щедрую контрибуцию.