— Ешь, — приказала шаманка.
Я жевал горькие сухие шляпки грибов, которые мне дала Фрея, а сама она уже начала играть на бубне и петь. Я смотрел на неё, слушал её громкий, порой становившимся абсолютно нечеловеческим, голос. Грибная пыль неприятно царапала нёбо, я пытался смочить рот собственной слюной, хотел выплюнуть остатки и выпить воды.
Моё тело начало наполняться силой. Хотелось танцевать — и мы танцевали. Огонь полыхал ярче обычного, волосы шаманки казались мне стекающим на землю золотом, а её глаза светились, словно звёзды. Я прыгал и кружился, пытался подпевать странной песне, постепенно напоминавшей то вой волков, то пение птиц, то медвежье рычание.
Затем меня настиг приступ странной лени, и я лёг прямо на землю, не думая о том, что могу простудиться. Силы всё так же переполняли меня, но я больше не желал ничего. Удары бубна и песня раздавались где-то совсем рядом, отдавали эхом где-то в голове, в глазах всё расплывалось, и моя душа словно покинула тело. Мой разум слился с разумом Фреи, мы стали одним целым — мы и ещё десятки тысяч людей, меров и зверолюдов, мы — крупицы чего-то огромного, недосягаемого разумом ни одного смертного. Я стал первым, кто достиг истинной цели Талмора. Я — один из множества Эт’Ада, кем когда-то были далекие предки альдмери. Я — песчинка в огромном океане. Я — ничто.
Я мёртв. Меня больше не существовало в мире смертных. Мне страшно. Я хочу вернуться в смертный мир, снова ощущать его своим телом, снова наслаждаться его запахами и вкусами. Я понял, что эта цель Талмора глупа, и означает лишь нашу смерть, это лишь массовое самоубийство по незнанию. Меры слишком долго пробыли в смертной оболочке, слишком привязались к ней, и мы должны смириться с этим, как и велели боги. Сейчас, в смерти своей, я понимаю, что Нирн не настолько плох, как мне пытались внушить. Наоборот, он полон ярких красок, чудесных звуков и непередаваемой палитры запахов — и это прекрасно.
Моё тело постепенно обретало форму, я осознавал себя плодом внутри чрева, вокруг было тепло и темно, и откуда-то ворвался яркий луч света и поток ледяного воздуха. Я дышал и кричал. Я родился заново, и вскоре осознал себя лежащим возле костра на холодной земле. Сил не было, я чуствовал себя истощённым, словно до этого занимался тяжелой работой, хотелось спокойно отоспаться — и я едва не засыпал. Костёр почти сгорел, уже светало — сколько же я пробыл в таком состоянии?
— Как ты? — Фрея подскочила ко мне, помогла мне приподняться.
— Спать хочу.
Шаманка добро усмехнулась.
— Это нормально.
Женщина почти подняла меня на ноги, повела внутрь заброшенного дома, помогла лечь на кровать и сама легла рядом.
— Фрея, это было невероятно, — признался я. — Страшно, но невероятно.
— Значит, ты всё ещё хочешь вернуться в форму духа навсегда?
Я стащил перчатку с руки, гладил грубую шкуру, расстеленную на кровати, пропускал между пальцами каждую ворсинку, получал наслаждение от их легкого покалывания, хотел вдохнул полной грудью всю эту смесь ароматов, витавшую в воздухе — но заложившийся нос мне помешал; я переключился на ощущения собственного тела, на чувство этой странной слабости — и получал странное удовлетворение уже от него. Я готов добровольно отречься от обещанной нам свободы, желаю добровольно остаться в этой Тюрьме, о которой нам говорили — и уже не считаю свою плоть такой уж Тюрьмой.
— Нет. В смертном теле лучше.
***
— Ты испугался смерти, и это нормально, — успокоил Арнгейр. — Но, мне кажется, твои идеалы треснули ещё до этого… опыта?
Старик снова не то прочитал меня, не то просто угадал. Идеалы, которым меня училив детстве, начали трещать с тех самых пор, как я открыл свой дар. Путешествие с Фреей лишь ускорили их смерть для меня.
— Да. Пойдём в столовую, начнём готовить ужин, — посоветовал я.
— Заодно расскажешь, как вы с Фреей освобождали Солстхейм от Мирака.
***
Ближайшим к деревне скаалов камень находился как раз рядом с храмом Мирака — и по пути к Камню Воды, в плен которого попали мои подчинённые. Пришлось согласиться вначале освободить сородичей Фреи, принявших добровольное изгнание во имя возвращения к старым традициям, а уже затем идти к Камню Воды. Впрочем, это действительно имело смысл, не стоило тратить лишнее время.
— Ты говорила, они слабы, — вспомнил я, глядя на работавших без отдыха нордов и нескольких рьеклингов. — Не думаешь, что они настолько ослабли, что разучились держать оружие и не смогут помочь нам убить то чудовище?
— Значит, они встретят смерть, о которой мечтают, — вздохнула скаалка. — И, может быть, Жадина, которого они чтят больше Всесоздателя, действительно подарит им зал с вечным пиром и битвой.
Зал с вечным пиром и битвой. Очень похоже на то, как норды Скайрима описывают свой воинский рай, место, куда они стремятся попасть после смерти — и куда якобы их призовёт Лорхан, которого они именуют Шором. Неужели скаалы, такие же норды, ненавидят Мёртвого Бога, как и мы?
— Почему вы называете его Жадиной, если он обещает своим последователям зал с вечным пиром?
— Жадина испытывает нас, скаалов, наблюдает, чтобы мы не сделались слишком слабыми или слишком жадными. И отбирает у нас дары Всесоздателя, если всё заходит слишком далеко. Если Жадина отберёт у нашего народа дары Всесоздателя, мы вынуждены будем терпеть отчаяние и нужду во всём. Мы будем чувствовать жажду, но не сможем нигде найти воду. Мы будем голодать — но не сможем поймать себе дичь или рыбу. Мы захотим глубоко вдохнуть свежего воздуха — но не ощутим ветров. Мы не сможем ничего посеять, чтобы собрать урожай, потому что не найдём ни единого зерна, не сможем его никуда посадить и поливать.
Украсть всё, благодаря чему любой смертный сможет просто выжить — по мне это было слишком для Лорхана, который так заботится о Нирне и так любит людей.
— Бог, которого знают норды, слишком любит людей для всего этого, — с недоумением парировал я.
— Желание убивать без иной надобности, чем самозащита, пропитание и шкуры для одежды, и вечно пировать — первые шаги к слабости.
Мы не любим пиров, но мы развязали Великую Войну, мы убиваем расово неполноценных младенцев, мы устроили Ночь Зелёного Огня и ещё множество этнических чисток в желании уничтожить тех, кто не согласен с нашей властью и нашими медотами. Делаем ли мы первые шаги к слабости? Почему я вообще спрашиваю себя об этом? Ответа на эти вопросы я не знал.
— Приступим? — несколько обречённо поинтересовался я; Фрея согласно кивнула головой.
Крикнул. Слово разрушило постройки, оставив Камень нетронутым, снова изниоткуда появилась эта тварь. Норды снова набросились на неё, рьеклинги предпочли немного отретироваться, попытались забросать тварь своими копьями — но поняв, что их затея бессмысленна, предпочли ретироваться. Фрея не торопилась в гущу сражения: её сородичи бы лишь мешали ей. Я решил немного помочь этим нордам, прочитал заклинание испепеления — сгусток огня поджёг существо, но и я сам пошатнулся, искал обо что опереться, пока не нащупал плечи скаалки.
— Не делай так больше, — попросила женщина.
Я смотрел, как обожженному чудовищу перерубили ноги, заставив его рухнуть на землю, затем наблюдал за его предсмертными муками. Воины Тирска предпочли не добивать его, справедливо посчитав, что оно уже обречено.
— Зато помогло твоим сородичам, — парировал я.
— Не всем.
На нескольких погибших нордов мне, конечно, было плевать — тем более, они получили свою славную смерть. Главное, жив я, жива Фрея, и мы можем продолжать путь.