Но Ильич не проявил страсти к молодой супруге как к женщине, она была слишком покладистой, слишком преданной, холодной в постели, на все готовой, на все реагирующей с едва заметным восторгом и расстегивающей воротник, когда Ильич начинал щурить глаз.
Он быстро увидел в ней преданную служанку и понял, что можно побаловаться клубничкой на стороне, а позже, когда появилась Инесса, он и вовсе поставил супругу в известность, что в будущем они будут жить втроем.
Сравнить Инессу с Надеждой никто не возьмется, и упрекать Ленина, учитывая его статус проблематично. Это надо признать. Невозможно объяснить поведение вождя в другом плане. После переезда в Москву, вождь охладел к любовнице, отделил ее от «семьи», а потом, когда надоела — послал на юг в распоряжение Фрунзе. Она — едва прибыв на место «заболела» и тут же скончалась. И тут же был придуман диагноз — холера. Имел ли Ленин к этому
отношение? По-видимому, да. Слишком загадочная смерть, слишком загадочный «муж».
Когда появилась Инесса Арманд, уже родившая к тому времени пятерых детей от другого (других) мужчин, супруга Надя впала в прострацию, но будучи неглупой женщиной, к тому же руководствуясь марксистским учением о многожёнстве, решила смириться. Она осталась в семье в качестве не то няньки, не то домашней прислуги.
В будущем об этом периоде жизни революционного якобинца будут написаны сотни, тысячи диссертаций и великие марксисты станут, извращая истину, профессорами и докторами наук. Правда, никто из них имени Инессы даже не упоминал в своих псевдонаучных трудах.
Жизнь Наденьки и Ильича подавалась как пример для подражания для молодоженов советской страны. Верность Ленина как семьянина так старательно муссировалась, что поневоле, правда гораздо позже, возникла поговорка: «Трех спальная кровать — Ленин с нами».
Во время медового месяца Ленин еще не страдал от пикантной болезни, и его не покидала надежда на потомство наряду с надеждой дорваться до власти и сделать Россию плацдармом для победы мировой революции. Но надежды на потомство не оправдались: то ли Наденька оказалась бесплодной, то ли будущего гения природа лишила радости отцовства.
Как муж Ленин довольно быстро разочаровался в Наденьке и углубился в дебри марксизма.
«Ладно, — сказал себе будущий вождь «мирового» пролетариата, — постель это не главное для политического деятеля такого масштаба. С постелью мы еще разберемся. Среди революционных масс найдется молодая революционерка, с коей душа и тело познают земную радость в минуты краткого отдыха от политической теории мировой революции. А посему надо ехать за границу. Надо потребовать у этих русских дебилов как можно больше денег в партийную кассу».
Сказано — сделано. Будущий гений очутился в Швейцарии вместе с Наденькой. Сюда стали приезжать кавказские плечистые ребята, а точнее бандиты, грабившие банки с кожаными сумками, набитыми золотыми рублями, и Ленин с семьей смог зажить на широкую ногу. Здесь им были написаны многочисленные политические талмуды совместно с Апфельбаумом, в которых освещались свары между оппонентами и политическими единомышленниками. Злые языки говорят, что Апфельбаум стремился окончательно вытеснить Наденьку из революционного сердца вождя.
— Гершон, а Гершон! Ты, почему так долго спишь после, ну сам понимаешь? Надо же садиться за роман «Что делать?» Я не могу больше, у меня голова пухнет от этой книги. У тебя тридцать страниц, а я едва накропал три. Всего три, ты понимаешь это, Гершон? Ты революционер или так себе гнида, что крутится возле меня за кусок мяса во время варки супа.
— Володя, еще один сеанс с той, бритоголовой, и я приступаю. Она сладкая и лживая, как наша книга «Что делать?» Знаешь, после секса как голова работает, ужас. Я едва успеваю строчить. Даже то, что мы украли это название у Чернышевского, нисколько меня не смущает, — сказал Гершон Апфельбаум. — И не должно смущать. Революционерам все дозволено. Даже однополые контакты. Давай поженимся, а?
Ленин расхохотался, а потом нахмурился.
Ленин по утверждению политических оппонентов был на удивление сварливым и вспыльчивым и даже мстительным человеком, он всегда таил обиду на всех и на каждого в отдельности. Много причин было для этого. Он считал себя умнее любого смертного, а, следовательно, полагал, что все ему завидуют и что-то такое прячут нехорошее на дне своей загадочной души. Каждого человека он считал порядочной дрянью, а благородство, совесть, честь отвергал, как буржуазные субстанции.