Македоний тяжко вздохнул, проникаясь всей колоссальной необъятностью предпринятого им прожекта по реконструкции пыльных экстазисов былых времён, открыл первую тетрадь и стад читать.
День весеннего equinoxe[1]. Час Совы. Полёт ровный.
Около 70 капель лаудана несколькими минутами ранее.
Греховные мысли отпускают, я вижу ровное, тёплое сияние, исходящее из центра предметов. Звёздный свет ласково плещет на волнах моих эфироастраломентальных проекций. Что-то причудливое отделяется от меня, выползая на столешницу фосфорическим сгустком протоплазмы, оно шевелит длинными рачьими усами — я их совершенно не ощущаю, как и свои собственные. Кажется, мои усы вытягиваются, словно tentaculi[2] и живут собственной жизнью. Вот я поднимаюсь над своим нелепо склонённым телом; рука — словно краб, бегающий туда-сюда, зажавши тростинку победной хваткой фаланг. Думаю о ракообразных и прочих формах океанической фауны — и вот уже лечу над сияющим меркуриальным разумным океаном, наполненным неумолчным плеском первобытных существ. Это, должно быть, та самая планета, полностью состоящая из воды. по имени какого-то морского божества древних греков. Нерей… Ноденс? Нептун, точно. Все на букву N. Удивительно, всё-таки, что можно развить свою имаджинативную волю до той степени концентрации, которая позволит Колесничему, т. е активному менталу или волевому принципу, управлять пишущей рукой с Арктогеи, находясь при этом в мерцающем теле на Нептуне. Впрочем. что это там на горизонте? Вулканические хребты? Вот уж диковина. Какие-то девы-наяды плещутся у остроглавых рифов, призывая меня спуститься к ним и вкусить радость нептунианского эроса. Но нет — я уже делал так прежде, ничем хорошим такие утехи не заканчиваются. То ли дело — робкие, но пылкие чешуйчатые объятия прибрежных демогоргон, прячущихся в зловонных соляных гротах Мармагофароса… Хотя. Какой мощный луч света! Ба! Будто гигантская, флюидическая линза. Перст Демиурга? Никодемуса? Бетельгейзера? Гальванок-сиса? Что??? Опять меня хочет расчленить этот сияющий андрогинный паладин о двух головах, но я ему не дамся. Лучше уж быть пожранным непостижимыми какодемонами тибетских снежных пустынь или быть закопанным с мумиями египетских крокодилов-вампиров. Ха! Получи горящую картофелину, выдра! Куда хочу — туда лечу. Если надо — прокачу. Если надо — саранчу.
Вот я влетаю в вулканическую пещеру — и оказываюсь в рукотворных чертогах удивительной красоты и размаха. Это тронный зал. В центре, среди грифонов, гиппокампов и базилисков, я вижу Императрицу. Несомненно, это госпожа Белладонна. Я любил её; у нас, помнится, был роман, достойный пера Виктора Гюго. Она улыбается мне и сейчас. Кожа её матово отливает бирюзой, на плечи накинут радужный хитон из какой-то невероятной материи. Когда-нибудь я нарисую тебя, о чаровница, или же это сделает мой сын, или внук, или Теофиль Готье, или Джамбаттиста делла Гьяццо, или Арнольд Барнс. Главное — передать эту изящную посадку безупречной нептунианской головы, потом — линию плеч, высокие аккуратные груди мраморной белизны с голубоватыми прожилками, несравненную талию античных пропорций, затем бёдра… что-то я увлёкся.
Мой эго-пузырь кружит над чертогом Белладонны, как беспокойный дух, а львиные маскароны с капителей и фризов внутренних святилищ рычат и плюются крабовыми палочками. Повсюду журчат фонтаны серебристой плазмы — это меркурий философов, не иначе. С двух сторон от трона Императрицы установлено по резной колонне; по левую руку — из чёрного обсидиана, по правую же — из матово-белого жемчуга. Кажется, первая зовётся Боаз, а вторая — Яхин, как то мне стало известно из обсценной энциклопедии чёрного масонства и каббалистики Мейстера Эккарта. От колонн исходит ритмическая пульсация. Слышны ангели-ческие хоралы. Кристальная ясность ума. Моё мерцающее тело начинает резонировать с шумовыми оркестровыми волнами рокочущего ультрафиолетового светозву-ка, сочащегося отовсюду. Меня зовут Кавалестро Ланкедоминикус. С высоты своего головокружительного эквилибрического либретто я прозреваю нарастающую суматоху и пёстрое тороидальное движение в тронном зале. Императрицу умащают благовониями огромные бронзовые рабы-берберы с бивнями и слоновьими ушами. О, Белладонна, о, повелительница приливов и отливов! Она делает знак рукой, и целый сонм крылатых бестий взмывает за мной, дабы заполонить и. Какие удивительные обезьяноподобные с драконьими головами и рыбьими хвостами!