Амелия настолько увлеклась, что чуть не поседела, когда, словно снег в июле, у самого ее лица возникло другое, принадлежащее отвратительному монстру с горбом. Даже крик, казалось, покрылся в ее горле прочной коркой льда, столь сильным было ее потрясение…
В себя она пришла на закате, резко втянув воздух, как будто все это время находилась под водой. Впрочем, состояние ее одежды говорило об обратном. Ее скорее пытали, чем топили — иначе, как еще пролить свет на загадку зловещих спиралевидных отметин на руках и ногах и жалких клочков некогда плотного плаща?
Из всего пережитого удалось вырвать фрагменты жуткого ритуала и дьявольских трелей птиц. Единственное, что прочно въелось в память — испачканный в крови кинжал и полыхающий недобрым светом факел. Рефлексия женщины бесцеремонно прервалась треском по ту сторону реки. Кто-то за ней следил и, убедившись, что она пришла в себя, отправился восвояси.
С тех пор ее верными преследователями сделались кошмары, чьи рваные, кровавые контуры намеренно проступали на канве сновидений, как алого цвета нити. Постепенно Амелия осознала, что той женщиной, беседующей с горбатым монстром, являлась она. За предательство мужчины и себя суждено ей расплачиваться бессмысленным ментальным хождением по кругу, ведь и этот мост, и эти отвратительные сцены длились годами с одной целью — заставить ее вспомнить всё, вкусить отравленный яд собственной глупости и обрести свободу… если, конечно, то, что ее ожидает, можно назвать таковой. Те водовороты на ледяной глади воды — как подсказка, как символ из раза в раз повторяющихся персональных кругов ада.
С покорностью приняла она ужасающее открытие, пусть и многие его подробности заметно выцвели, чтобы не отпускать просто так. Неужели тот монстр наслал на нее проклятие и, наблюдая издалека, пожинает плоды своих злодеяний? С течением времени остались лишь призрачные намеки случившегося некогда откровения, но Амелия не могла утверждать наверняка.
Снова и снова растерянная женщина оказывалась на том потустороннем мосту, зачарованно глядя на неподвижную гладь воды.
Джоанна Д. Дискотт
Слепец
Ксанр открыл глаза и встал, пошатываясь — его тело ощущалось смутно, со странным отупением, а сознание, казалось, приподнималось над землей.
Причиной этому были не только последние дни, проведенные им без пищи, или настой коры санхет, который он принимал все это время, или даже медитации, становившиеся все длиннее и глубже с каждым днем, приближавшим его к сегодняшнему великому событию.
Ксанр знал это чувство: отголоски его он испытал, когда ворота храма Всезрячего впервые открылись, чтобы впустить его.
Всю свою недолгую жизнь Ксанр обитал в великом Канлехе, жемчужине земель Му, а храм, покоящийся в скалах на западной границе города, занимал его ум не больше, чем любая постройка. Однако он с малых лет чувствовал в себе некую странную, непрактичную жажду, жадность, тянувшую его к знаниям, не требовавшимся в обычной жизни. Так ли, иначе, но поиски скудных обрывков изнанки мира, истинного положения вещей, проглядывающего сквозь повседневность, оказались для него такой же потребностью, как еда или сон.
День за днем Ксанр бродил по книжным лавкам; но, среди всех строк, там никогда не находилось того, что он искал; часами глядел он на древние городские мозаики, барельефы и фрески, силясь ухватить проблески истины, и бесконечно высчитывал разницу между колоннами и арками древних дворцов, полагая, что цифры могут стать его ключом.
Конечно, Ксанр заблуждался, как заблуждаются многие. Есть только один Ключ, и он же — Дверь, носящий великое множество имен. Но вместе с тем он, как и имена его, неисчислим в своем множестве, ибо сущность его и есть все проблески и обрывки невидимых цифр в колоннах и арках, белесые провалы между строками и обнажающие нутро сколы фресок, — миллионы глаз, взирающих на смертных с истинной стороны положения вещей.
Ксанр понял это одним душным вечером, когда сидел, привалившись к стене, в укромном закутке городского базара. Бездумно опершись рукой о камень, он почувствовал вдруг легкую боль в пальцах и повернул к себе ладонь со скрытой досадой; оказалось, что кожа его, пересохшая и жесткая от пыли, треснула на трех внутренних сгибах, соединявших фаланги.
Но увидел он неизмеримо большее, ибо сквозь крохотные трещины эти, не сдерживаемая более никаким покровом, проглядывала нежная изнанка.
Безликий, тысячегласый город кишел вокруг, не касаясь его. Ксанр, онемев, смотрел на свою ладонь.