Наш городок всегда был отрешенным от мира; в радиусе семидесяти километров вокруг нет ни одного поселения, а окружает его необъятная степь. С отключением всей техники я стал чувствовать настоящее, истинное одиночество, которое выедало светлые мысли в моем мозгу и вселяло туда мрачные образы и странные идеи. В тот момент я осознал, — насколько современный человек зависим от технологий, насколько он стал слаб и труслив пред испытаниями этого жестокого мира. Я чувствовал потустороннее вмешательство, но не такое, каким пугали сумасшедшие остальной народ, а нечто циклопическое. Тем временем, несколько наиболее суетливых и здравомыслящих людей предложили отправиться за помощью пешком. Идея эта получила мало одобрения, но вскоре была принята как единственное решение для выхода из положения. Всего нашлось трое добровольцев, представлявшие собой довольно крепких мужчин. Ранним солнечным утром, полностью укомплектованные и готовые к изменчивой погоде, они отправились в путь, провожаемые всем нашим селением.
Я никогда не был привязан к жителям нашего городка, да и они меня не очень жаловали. Меня считали амбициозным писателем, который нуждался в одиночестве. Но я любил общаться, находиться в социуме, обсуждать интересные вещи с людьми. Мой дом достался мне от покойного деда, которого также не считали примерным жителем этого маленького общества. Дед не был алкоголиком или дебоширом, он был странным и очень замкнутым и большую часть своего времени находился взаперти. После смерти жены-он не появлялся на глазах около трех месяцев, а когда его хватились, он уже был мертв. По словам моего соседа, дед умер от истощения.
Переезд в этот дом был для меня вынужденным решением, так как мне нужно было скрыться от недружелюбных людей, о которых я никому никогда не рассказывал. Я не мог не нарадоваться такой мирной обстановке и совершенной удалённости от окружающего мира. И я с удовольствием принялся писать, ощущая благодатное вдохновение, вызванное одиночеством. Но, в скором времени, это место начало давить на меня, съедать изнутри, заставляя писать отвратительные вещи, вызванные отсутствием необходимого каждому общения. Надо мной словно летал дух покойного деда, рассеивая ауру отрешенности. Я стал злым и циничным человеком, который смотрел свысока на каждого простого человека в этом небольшом поселении.
После двухнедельного пребывания без благ цивилизации началась зима, и наш городок окутали первые морозы, к моему удивлению, очень суровые. В течение буквально нескольких дней наше поселение превратилось в город-призрак, на улицах которого яростно ревели колючие ветра и, не переставая, шел снег. Термометр на моем окне показывал минус двадцать пять, поэтому я не решался выходить из дома. Однако припасы начали подходить к концу, и мне постепенно пришлось осваивать сущность экономии. Местные магазинчики опустели в считанные дни, так как их быстро разворовали неизвестные; я, конечно, понимал, что это может быть любой из нас, но никто не признавался. В этом суть людей — в тяжелые времена каждый сам за себя. Один знакомый фермер сказал, что однажды ночью к нему кто-то прокрался и унес все запасы маринованных огурцов. Как мне казалось, несчастья сплотят нас, но на самом деле все было наоборот.
Один раз, выйдя из дому в поисках утешения в обществе людей, я услышал жалобные, но, в то же время, угрожающие монотонные крики. Завернув за дом, я вышел на соседнюю улицу и двинулся в обратное от дома направление. Снег все шел и шел, врезался в лицо — и вот в поле моего зрения показался силуэт женщины, крики которой были все громче и отчетливей слышны мне. Она распростерла руки вверх и ревела в небо. Не передать словами, насколько мне стало одновременно страшно и тоскливо от ее бессвязных полоумных речей, в которых то и дело слышалось: «Боже, прости нас!». Я стоял как вкопанный несколько минут, слушая ее и не смея шелохнуться от страха. И, спустя некоторое время, она увидела меня и замолчала. Мы стояли и смотрели друг на друга сквозь пелену снега, после чего она упала на колени и опустила руки. Я, превозмогая страх, медленно подошел, но она, словно и не замечая этого, так и продолжала смирно сидеть. А затем эта женщина заплакала, так тихо и бессильно, что я испугался еще больше, не ее, а чего-то другого, словно пришедшего извне. Наклонившись к ней, чтобы обнять, я услышал: «Мне страшно, Боже, мне так страшно». Обняв её, я просидел с ней очень долгое время. Женщина всё плакала, не могла успокоиться, а затем резко встала и ударила меня по лицу; от неожиданности я упал на спину и не решался встать, пока она не ушла прочь. После этого случая я понял, что в городке, скорее всего, не осталось здравомыслящих людей, раз они не помогают несчастной, свободно кричащей о своем страхе посреди улицы. Я решил дожидаться помощи из мира дома.