Мюрт открывает глаза, сглатывает и моргает. Не двигается, словно боясь потревожить застоявшийся воздух, за пылинками которого прячутся остатки сновидений.
И последняя мысль: кем была леди Миала, почему путешествовала инкогнито, без титулов, фамилии, платила втройне? Бессмысленная мысль.
Капитан возвращается в настоящее.
Мюрт поставил ноги на пол и Нумяи!жадно выпил целый стакан воды с лимонным соком. Его вниманием на минуту завладели настенные часы, заставили задумчиво прикрыть глаза.
Капитан оделся и направился в каюту Крипджосса. На камбузе шипела плита. Пахло подгоревшим жиром и потрохами.
Офицер, похоже, вообще не спал.
— Готов? Пошли.
— Капитан? Прямо сейчас?
Они миновали ахтер-люк и остановились перед грузовой камерой. Капитан вставил ключ, налёг на маховик двери — запорный механизм нехотя поддался.
Они зажгли фонари.
— Немного контрабанды, — опередил мысли офицера Мюрт. — Подвоз дворянства не приносит много денег.
Крипджосс прошёлся вдоль деревянных ящиков; из некоторых торчали уголки целлофана. «Ориент» — значилось на плёнке.
Потом офицер увидел катер на балочной конструкции. В свете поднесённого фонаря он маслянисто блестел. Крипджосс взобрался по приставной лестнице и с какой-то куртуазной влюблённостью провёл рукой по панели управления.
Мюрт усмехнулся, глядя на яркие офицерские штаны Крипджосса, куртку с серебряной тесьмой и рукоять револьвера, заткнутого за пояс, — всё это смотрелось нелепо на фоне машины, которую, как и другую «энергетическую» механику, запрети-ди полвека назад. Запретить-то запретили, но… Адам отказался от яблока?
— Двигатель с высокоэффективной системой улучшения сгорания топлива, — с гордостью сообщил капитан.
— Топливо, — сказал Крипджосс, словно ругательство и таинство одновременно. — Катер. На нём можно сделать миллион.
— Полтора. Или пять лет в камере с дырой в полу.
— Зачем вы мне это показали?
— Беру в долю. — Капитан уже не улыбался. — Только бы увидеть землю.
Он передал офицеру фонарь и вскрыл один из ящиков. Крипджосс увидел пузырчатые целлофановые упаковки вперемешку с картонными коробками в два спичечных коробка размером.
Офицер извлёк электронные часы. Таких он никогда не видел, как и других, где вместо стрелок — окошечко. Но слышал, разумеется.
— Надеюсь, ещё работают, — сказал Мюрт.
Он разорвал картонку и высыпал на ладонь четыре металлические «таблетки». Сковырнул ногтём гравированную крышечку. На дисплее загорелись цифры.
— Порядок.
При помощи боковых кнопок он выставил время: 7:00.
— Но сейчас. — начал офицер.
— Реальное не важно. Хочу кое-что проверить.
Разделительное двоеточие мерно пульсировало между цифрами «7» и «00». Прошло три минуты — капитан считал по ударам сердца — цифры не изменились.
Матросы ели молча. Тишину нарушил старый моряк с заячьей губой. Он посмотрел на свою руку, на татуировку Топорга — синий Бог моря задумчиво сидел на синем якоре — и сообщил, что вчера видел графа Долунга. Тот стоял на мостике и раздавал приказы, а под мачтой лежал чешуйчатый труп леди Миалы. Призрак графа. Призрак леди. Они словно накладывались на корабль. А потом призрак сигнальщика крикнул графу, что видит землю. И граф, колеблясь в зеленоватом мареве, истончаясь, хохотал.
Он нас проклял, сказал матрос, он украл у нас сушу.
Никто не прокомментировал рассказ старого моряка. Промолчал и Мюрт, который второй день обедал вместе с командой в столовой.
Виски пользовался большой популярностью. Как-то незаметно Крипджосс и Мюрт перешли на бутылку в день. На каждого. И при этом не могли похвастаться пьяной отрешённостью, спасительным забвением, способным оградить от однотипности дней, призрачной потерянности команды, которая выполняла свои обязанности без вмешательства капитана. Мнимое течение времени — стук волн за кормой.
Они напивались, но оставались рассудительными и мрачными. И словно уже не могли существовать без привычного шума в голове, который появлялся после второго стакана.
Двадцать восьмой день «Эцитон» преследовал маяк.
— Что со звёздными картами? — спросил офицер. — По-прежнему?
Капитан кивнул.
— Разве что зад ими подтереть. Некоторые созвездия я никогда не видел. Словно у меня украли небо.
— У нас.