Дом в Порубежье» Уильяма «Хоупа Ходжсона, впервые опубликованный в 1908 году, поначалу заставляет читателя думать, что перед ним классическая готическая история с главным героем, получившим в своё владение опасно нависающий над пропастью дом с крутобокими башнями и витыми шпилями. В дальнейшем это впечатление только усиливается за счёт описания того, как после полуночи, до наступления утра двадцать первого января, неведомое проявляет себя внезапным трепетом горящих свечей, вспыхнувших «призрачным зеленоватым светом». Пёс мужчины пытается забиться под его халат и испуганно скулит. Но за этим следует отнюдь не традиционный готический ужас, а воистину химерный.
Источник света, который видит рассказчик, находится не в его кабинете, а исходит из-за его стен, которые, казалось, растаяли. За ними расстилается чуждый этому миру пейзаж, и чем внимательнее вглядывается в него главный герой, тем более чуждым он становится. Вместе с ним мы пересекаем границу реального мира и вступаем на химерную территорию. Она совершенно чужда этому миру, поскольку Равнина, как именует её рассказчик, освещена багровым светом кольца тёмно-красного пламени, внутри которого чернота — солнцем ночи. Следует упомянуть и гигантский Дом, отличающийся от дома главного героя лишь цветом и размерами: «колоссальное сооружение, словно бы вырезанное из зелёного нефрита». Появление этого Дома делает извращённый образ пейзажа ещё более чужеродным отражением нашего мира, сюрреалистическим и невероятно огромным. Между двумя мирами существует связь, но она не подвластна влиянию ни одного из известных нам законов природы.
Подобно Мейчену, Ходжсон вводит в повествование богов для усиления эффекта химеричности пейзажа. В ходе своего странствия через Равнину рассказчик понимает, что «чудищ вокруг были сотни. Они словно вырастали из теней. Нескольких я узнал — божества из знакомых мне мифов, — очертания других были непостижимы для человеческого разума»[5]. Последнее утверждение имеет большое значение, поскольку Ходжсон являет нам не только известных языческих богов, но и богов неведомых. В частности, он описывает Зверобога, гигантскую свиноподобную тварь, сочетающую в себе черты животного и человека. Мы видим введение в повествование богоподобного существа, которого нет ни в одной из известных религий — но которое является злейшим врагом смертного рода.
После этого происходит вторжение химерного в наш мир — поначалу за стенами дома, но с каждым разом всё глубже проникающего в его относительную нормальность. На сцену выходят свинорылы, малые отражения Зверобога. К ужасу рассказчика, хотя их облик и подобен свиньям, они демонстрируют неожиданный интеллект. Их ужасающее хрюканье — своеобразная осмысленная речь, зловещий намёк на то, что домашние животные приняли на себя роль человека, или что люди переродились в нечто звероподобное. «Свинорылы пребывали за пределами всего человеческого — и отнюдь не в хорошем смысле: в них воплощалось нечто злое и враждебное ко всему доброму и хорошему, что есть в человеке». Мейчен в своей повести «Великий бог Пан» описал потомство женщины и божества; оно сверхъестественно красиво, но всё ещё подобно человеку. В повести же Ходжсона мы становимся свидетелями извращённого зла, в котором и внешние, и внутренние признаки вырождены и химеричны.
Волею Ходжсона, в его химерический пейзаж вторгается время. Ужасающие космические пейзажи, через которые проносится рассказчик, из-за ускоренного бега времени практически мгновенно исчезают. Здесь мы находим много общего с описанным Гербертом Уэллсом в «Машине времени» путешествием в далёкое будущее. Но у Ходжсона отсутствует какое-либо чудо-изобретение, и рассказчик против своей воли брошен вперёд, в истлевающее будущее, в котором солнце всё быстрее и быстрее пересекает небо, постепенно угасая мрачным багрянцем. Параллели с «Машиной времени» Уэллса на этом не кончаются; так, свинорылы, выходящие из своих тёмных пещер, из Ямы, соотносятся с выродившимися подземными обитателями морлоками (а также напоминают гибриды животных и людей из его же «Острова доктора Моро»). «Порубежье» Ходжсона не ограничивается ни пространством, ни временем, и в этом неотъемлемая часть его химеричности.