Я натыкаюсь на стены, точно слепой. На высокие сияющие стены. Ноги давят хрупкие кости. Из углов смотрят пустые глазницы черепов. Потускневшие от пыли золотые бляшки свисают со скелетов омертвевшей плотью. Там, где люди превратились в костную пыль, живут черви и пауки плетут свою паутину.
Руки трясутся. Перед глазами — туман. А тело… ещё помнит отдачу от выстрела. Эта отдача бьёт меня с каждым ударом сердца. Тело содрогается от порывов рвоты. Но рвоты нет. Однако, что-то рвётся наружу, раздирая всё внутри. Какая-то чужеродная, мерзкая субстанция — может, сердце?
Я помню, как он распахнул глаза, как будто не веря, не ощущая того, что его ждёт. Но в последний момент он сомкнул их. Рука взметнулась вверх глупым, отчаянным движением. Глаза так и остались закрытыми… На веки вечные.
А после — Тьма. Чёрная, страшная… глубокая, густая… Настоящая Тьма!
И вот стены, тускло сияющие… И эти кости… И золото… Паутина, седой слой пыли на сокровищах. Тлен вперемешку с монетами, кубками, обручами и нефритовыми перстнями. Все узоры стёрлись. Доспехи раздавили своих хозяев. Один бесформен-1 тлен… и ужасный, затхлый воздух. Сухой… с примесью того пороха. С примесью крови и последнего, короткого крика.
Сухость во рту. Язык прирос к небу, а попытки сглотнуть вызывают боль… Указательный палец ещё помнит форму спускового крючка. Гром выстрела гудит в голове.
Я сполз у стены. Задом прямо на обломки костей. Я обхватил голову руками.
Рядом — гладкий серебряный щит. Я стёр вечную пыль и в отражении увидел своё лицо — жалкое подобие, кривую маску. Увидел себя через два долгих года и не мог узнать. Лицо чёрное от вечной грязи. Впалые щеки, заросшие уродливой бородой. Узкий лоб, дрожащие губы. И глаза — пустые, одичавшие.
Другое лицо я увидел тут же: широкое, с узкими глазами. Спокойное, умиротворённое лицо под бесчувственным светом далеких звёзд. Будто взгляд проник за стены: я увидел, как тело Тыкьгма окружено кольцом больших серых масс. И волки ждут, опасаясь подвоха, не веря своему счастью. А тот, с кровавой глазницей, поднимает вверх разодранную морду. Дикий, запредельный вой уходит к небесам. Был ли он? Существовал ли этот человек в реальности? Уж не себя ли самого я убил?!
Безумие… Безумие! К чему все эти страшные действия в месте, где дуновенье ветра решает судьбы народов? К чему? Отчего? Что со мной? Дикая мания… Одержимость… Эта болезнь высосала меня. Управляла мной, как куклой… Нет, всё выходит за рамки, перехлёстывает через край. Это не может быть только со мной… Мерзость разрастается… Болезнь ползёт от материка к материку, от полюса к полюсу… Нет лекарства, только жадность, безумие. Нет, это не может быть со мной!!!
Где-то мерцает яркий свет. Его всполохи манят. Я волочусь за ним, еле переставляя ноги. Дальше… дальше по широкому коридору, усыпанному трупами, спотыкаясь о шлемы и ржавые пики, словно ноги у меня от тряпичной куклы. И вот впереди огромная железная дверь с трещиной у самого низа. Та самая трещина, через которую бьёт свет — узкая, но достаточная для того, чтоб заглянуть в неё одним глазом.
Там, за дверью, огромный зал уходящий стенами ввысь. На стенах места живого нет от чудовищных мониторов, на которых всё одно: взрывы и пожары, стрельба, горящие деревни, разрушенные башни, дым войны, крики умирающих, тёмные тучи самолётов, ливень пуль, гусеницы танков, пушки, нацеленные в небо, одинокие печные трубы, неслышные крики солдат, прострелянные каски, развороченные груди…
Толстые кабеля тянутся в центр зала.
А там — я испытываю ужас, и волосы покрываются сединой — то, чего я не разглядел из-за его размеров: на ржавом троне огромная фигура, полумумия с обвисшей кожей.
Но глаза живы.
Горят безумным огнём — ненавистью ко всему человечеству…
ПИСЬМЕНА НА КАМНЯХ
♦
ЭЛИАС ЭРДЛУНГ
К ДАЙМОНУ
Посвящается Кларку Эштону Смиту. Эдварду Дансеини, а также всем демиургам, безумным поэтам-визионерам и кинокефалам. Иао Амон Ре Абрасакс