Звук был такой, будто по правому борту «лады» снаружи ударили… чем-то. Валерия не могла представить, что это. Сам удар был обычным — если был вообще, — как от камня, палки или железки, Но перед ним Валерия слышала щелчок. Как будто…
Слово вертелось на языке, знакомое и простое.
Несколько секунд Валерия думала о непонятном звуке, пока из-за угла с обрубленным тополем не выглянул ее дом, бесцветный, облупившийся и тихий.
На месте, где обычно парковалась она — слева от подъезда, если глядеть из дома, — стояла чья-то белесая «хонда». Какой-то гусак припарковался на ее месте.
Ну и плевать. Она молча сдала назад и, не разворачиваясь, как обычно, подкатила «ладу» к дому с другой стороны подъезда. Затем положила ключи зажигания в сумочку и открыла дверцу. Холодные капли плевками полетели в лицо, заставляя зажмуриться. Она наклонила голову и пошла к тяжёлой деревянной двери. Промелькнула мысль: «Сегодня все не так».
Какая-то часть рассудка Валерии вдруг придала значение тому, что «лада» оказалась припаркована по-другому — нарушение порядка, — и женщина обернулась. Машина поблёскивала чернотой, вокруг неё словно нимб-комбинезон парила сероватая дымка влаги — разбивающиеся слезы соседей с самого верха.
Через обе дверцы полосой тянулась корявая вмятина. Металл прогнулся, краска потрескалась и отлетела. Кое-где по борту сползали ошмётки грязи и тины.
Несколько секунд Валерия простояла без движений, а потом развернулась и пошла домой. От холода началась дрожь. У своей двери, добывая ключи из кармана, она заметила, как трясутся руки. Вспомнилось нужное слово, которое вертелось на языке — хлыст. В машине Валерия слышала звук хлыста.
Цикл 6: 03.2007. — 08.2008.
Дождь размазал по дороге толстый слой плохой гуаши цвета многолетнего кариеса. Ноги застревали в ней и не хотели подниматься. Отрывистых криков старухи никто не слышал, а отвечал ей только гром, от которого было больно в ушах — она знала, чей эго гнев, и знала, что не уйдёт от него. Молнии разбивали полог черноты на месте неба, чтобы через долю мгновения в ней раствориться. Маленькое холодное тельце тяжелело с каждой минутой, и старухе казалось, будто оно шевелится.
Несколько раз она падала, придавливая собой ребёнка, и ее голос наполнялся первобытным безумием. Она пыталась убрать налипающую грязь и траву, сорвать опутавшие ноги водоросли. Получалось не очень. С неба теперь срывался не град капель и не тысячи пик, а сплошная стена воды, стремящаяся прижать, раздавить. Старуха запрокидывала голову дитя, чтобы поток смыл землю. Много стекало в открытый рот. Ее глаза не различали в темноте даже черт лица мальчика — только чёрные впадины, — но мозг дорисовывал слабые движения шеи со складками бледной кожи и дрожь пухлых губ.
Тусклые огни окон высвечивали силуэты домов. Старуха не узнавала их, они были одинаковыми. Она припала к первой двери и стучала, пока не открыли. Испуганных седых хозяев она тоже не узнала. Она сказала, чтобы уложили ребёнка, и опустилась на пол у порога, не слыша ничего снаружи. Через боль и кошмар ее рассудок прокручивал, что она должна была сделать.
Полчаса хозяева убивались по ребёнку и пытались узнать у Нины Владимировны, что произошло. Затем она спросила, где ее невестка, и велела отвести к ней. Объяснять ничего не пришлось, незнакомцы сами придумали предысторию, и, с пятой попытки вызвонив приютивших Валерию, повели старуху к ней.
В шоке они не могли толком соображать, и хорошо. Нина Владимировна знала, что сама Валерия ни за что не приблизится ни к ней, ни к Ване. Ноги дрожали, в груди выла боль, но разум сохранял ненормальную ясность. Она знала, что должна была сделать.
Почему она не ушла? Вопрос повторялся и повторялся в голове, а ответа все не было. Сын терпел ее целых семь лет, пока немые истерики не довели его. Он лишь поначалу обманывал себя, что любит сына. Увидев первенца с петлёй на шее («Дьявол повесил его, повесил за меня»), он лишился способности и обманывать, и любить. Но если отец был к Ване равнодушен, у Валерии сын вызывал отвращение.
Он считал эту пытку наказанием и молча принимал все. Он заботился о мальчике как мог, хоть не питал к нему абсолютно ничего, и делал все для жены семь лет, пока что-то в нем не переломилось. Он умер как первый сын — в петле, — но существовать перестал за восемь лет до этого.
Нина Владимировна до сих пор не понимала, почему Валерия не ушла. До всего этого, до того, как рывок привёл узел с шестью тугими витками в действие; до рождения Вани; до сегодняшнего дня. Она могла просто уйти, ее ничто не держало — и она знала это.