Никто не ринулся в погоню. Дорожка следов повела к щели в ограде, пока буравящие спину окна вещали о наказании. Рваные ботинки — порвались летом, когда играл в футбол, — квакали от натиска луж, в которые превратились вчерашние сугробы. Я юркнул в лес, откуда по ночам слышал голодный волчий вой. Пустая дорога, которой пугала воспиталка, оказалась грязной колеёй с помёрзшей травой. Кладбище, речка с брошенным у мостика плотом, чахлая деревушка — об этих местах я знал больше, чем о себе самом.
Кто-то свистнул. Ветер? Я нахватал шишек и ловко жонглировал тремя или четырьмя. Лоб покрылся испариной, о холоде я забыл. Солнце, одолев дождь, просыпалось за частоколом деревьев.
Не думал, что кого-то встречу.
Тог, кто сбил меня, тоже не думал.
Так я и попал на старый погост, о котором слышал жуткие легенды. Почти не помню боль, страх, несвязные слова и кишащую червями яму. От крепких рук пахло дешёвым одеколоном, запах алкоголя изо рта убаюкивал, как колыбельная. Я сжал шишки в слабеющих кулачках. Так и не выронил — даже когда умирал.
Моя могилка — заросший курган у болота. Само кладбище чуть дальше, метрах в ста к востоку. За полвека я оброс соседями, но о них позже. После смерти я не попал ни в рай, ни в ад. Как цепной пёс, я привязан к земле: бесплотный, почти невидимый, мальчишка. Всё, что делаю — болтаюсь по кладбищу и досаждаю деду из деревушки, до которой когда-то не дошёл. Дальше зайти № могу. Почему? Спросите, что полегче.
II не удивляйтесь. Сложно стать взрослым, когда ты в ось ми летний чумазей, но я пытаюсь. Соседний призрак — Учитель, умер в начале двухтысячных от разрыва сердца, — каждый день толкует значения умных слов. Ещё болтает о книгах и распаде СССР, но здесь я бессилен. Мне всё-таки восемь.
Пошли прочь, бесы!
Кричит древний, одноглазый старикан. Он и кот — исчадия Сатаны. Кот видит призраков, старик — стреляет пулями с солью, будто взгляд кота — прицел. Иногда попадает. Не больно, но ощущение, словно вода заполняет нос и рог. Я-то знаю: при жизни воспиталка часто кунала в воду за плохое поведение.
— Я ваши могилы выкопаю! — не унимается Дед.
— Дурак! — отвечаю я, но вместо слов чахлые комья апрельского снега взметаются в вихре. Меня слышит лишь кот: рыжий, облезлый, словно состарившийся с хозяином. Дед стреляет, пуля пролетает рядом с головой. Хм, и как он к ста годам ещё не потерял зрение? Правда, до ста ему лет десять, но судя по ловкости движений, в роду затесались богатыри.
Старик, чертыхнувшись, уходит. Покосившаяся вбок хибара скрипом полов встречает хозяина. Засохшие мухи между старых стёкол глядят на мир безжизненными глазками. Лишь бархатная подушка на подоконнике — вотчина кота — переливается в свете луны.
Кот задерживается на крыльце. Рыжая шерсть походит на прокисшее солнце. Лукавый взгляд шмыгает с хищным интересом.
— Ты что-то знаешь, — говорю я, и рядом с котом падает сосулька.
Он смотрит на осколки. II кивает. Клянусь, кивает!
— Скажи, — молю я.
Дверь открывается — коридор, освещённый сальной лампой, зовёт в логово врага. Кот застывает на пороге. Я могу войти, но….
Боюсь, Потому что забыть легче, чем помнить.
Прогоревшие брёвна одного из соседних домов угольно черны. Я — бесцветен. Дрожащий силуэт, который увидишь разве что в метель, да в полнолуние с туманом.
Лунный луч освещает трухлявое крыльцо. Что я здесь делаю? Зачем пристал к старику? Князь не разрешает призракам покидать кладбище. Он, как говорит Учитель, — Генеральный секретарь партии призраков и анархистов.
Плевать. Старик живёт здесь… Не помню. Я говорил, что воспоминания — туман. Порой думаю, что вспомню, аж больно становится — самую малость — но не могу. Веснушчатые руки воспиталки, календарик с обожжёнными углами — запросто. А тут… Мы воюем лет десять. Может, двадцать. Или тридцать. Нет, с ним всегда кот, а коты столько не живут.
Сарай за домом полон кур. Оборачиваюсь: силуэт деда на кухне бряцает сковородкой. Кот по-хозяйски прыгает на стол. Дед глуховат, поэтому увещевания, что еда вот-вот будет готова, отчётливо слышны. Он раскошелился — новый замок на двери сарая размером с мою голову. Жмурюсь — за годы так и не привык — и ныряю к дремлющим пташкам.
Куры худые — едой балуют кота. Рыжие перья, глупые глаза, запах помёта, которым пропитан насест. Хватаю первую — она не просыпается. Куры — народ простой. Не боятся того, чего не видят. Интересно, как всё выглядит со стороны? Спящая курица парит в воздухе? Странно, но мир устроен так, что пройди кто мимо — не заметит. Учитель называет это полосой движения: мол, у призраков — одна, у людей — другая, и редко они пересекаются. Козырь призраков — мы видим, но не причиняем ощутимый вред. Козырь людей — не видят, но причиняют.