— Здесь?
В землю воткнулась лопата. Я опешил от неожиданности: ещё метр и лезвие достанет до трухлявых костей. Нет, нет, нет! Или да… Я так долго жду Зов. Кто пришёл в гости на старые кости?
Кое-как высовываюсь из земли. День жжёт кислотными лучами. Ныряю обратно и… не понимаю ничего.
Одноглазый старик по колено в бурьяне. На рейтузах — репьи, с уголков рта капает слюна, на впалых щеках — пропитанные кровью кусочки газеты. Пиратская повязка сползла и затянутый кожей прогал будто просвечивает землю.
— Ты тут?
Я киваю, правда, без толку. Кто ты? Откуда знаешь, где я?
Догадка пронзает голову: он сбил меня. Случайный убийца на машине. Но почему не помнит, где похоронил? Хотя эго было так давно…
— Так вот кто тебя помнит? — спрашивает Учитель.
Голоса сквозь землю — местный канал связи. Я могу послать сообщение и на другой край кладбища, но что передадут — вопрос.
— За Лебетуном пришли? — Ловкач-Два-Пальца басом оглашает могилы. Легенду о мальчике, который не уходит, знают все.
— Заберут старичка!
— Давно пора, могила заросла, только людей пугать!
— Эх, надеюсь, в раю есть книги, — шепчет Учитель.
Семнадцать кричит: апрельская капель сменяется дождём.
— Князь наказал! — визжит Ловкач-Два-Пальца.
— Князь, князь, князь, — шипят остальные.
Призраки вертятся в земле. Семнадцать не любят, Являться во сне — преступление, но единственный способ поговорить с живыми.
Лопата вырывает комья земли, лезвие перерубает дождевых червей. Непокорная земля — а на кладбище только такая, — прилипает к лопате. Старик устал: хриплое дыхание сменяется надсадным кашлем.
— Мяу.
Исчадие ада топчет землю подушками лап и бесцеремонно мочится на курган. Зрачки увеличиваются — будто видят сгнившие кости.
Старик едва дышит. Единственный глаз хищно зыркает по сторонам. Дед потолстел: серая шинель рвётся на спине, когда он сгибается. Комья земли, как внутренности, валяются подле могилы.
До костей ещё пол метра. Что потом? Уйду? Я много знаю о Зове, но что будет, если старик выкопает кости?
Я ничего не понимаю. Кто ты, дедушка?
— Да кто ты вообще такой?! — кричит старик.
Я пугаюсь по-настоящему. Он меня не помнит. Но если не он, то кто?
Я отвлекаюсь на топот ног и грубые голоса. Мародёры, санитары кладбища. Трое мужчин кладут в мешки всё, что влезет, но особенно ценится водочка. Оставленные стаканы пьются тут же, руки цинично салютуют памятникам. Разгорячённые алкоголем, воры улюлюкают и шествуют по кладбищу, как на параде.
Старик исчезает, и лишь мяуканье кота ещё долго режет слух.
Ночь приносит звёзды, дождь и раздумья. Идти никуда не хочется, и я купаюсь в воспоминаниях о миндале. Какой он на вкус? Не помню Но точно — лучший.
Трава и ветки хрустят под жёсткими подошвами. Призраки шепчут: кто-то идёт. Плевать. За годы забвения я повидал толпы безумцев, психов и романтиков.
Незнакомец замирает метрах в десяти от кургана. Он стар — но не так, как одноглазый дед. Моложе и выше. Седые волосы аккуратно расчёсаны, усы подстрижены. Фалды пальто треплет ветер. Кожаные ботинки похожи на два грязных кома. Иссохшая травинка оплела штанину.
— Где ты? — спрашивает он.
— Ты, ты, ты, — шумят призраки. Закатываю глаза: никак не наиграются. Худые сосенки баюкает ветер. Человек вертится, как загнанный в угол зверь. Спина пальто изодрана, будто он сражался с тигром.
— Пожалуйста, ответь.
— Веть, веть, веть…
— ЗАМОЛЧИТЕ! — кричу я. По речке у кладбища проходит волна, деревья с треском падают друг на друга, хруст заполняет мир, а в сны жителей деревни врываются кошмары. Град приходит из ниоткуда: ледяные гранаты взрывают стёкла домов и машин. Один мародёр вспоминает мечту стать ветеринаром и плачет жгучими похмельными слезами.
Становится стыдно. Призракам больно — даже Учителю. Прости, старый друг. Всё просто: я — Князь. Взрослым не понять логику смерти, детям — запросто. Чем позже умер человек, тем слабее призрак. Много растраченных сил, мыслей, талантов. Чем моложе призрак — тем крепче. Иначе как Семнадцать явилась во сне? А Певичка заставила мать пить снотворное? А она заставила, не сомневайтесь.