А потом в голове зазвучал вокал. Костя, ушедший в себя, не сразу осознал, что происходит, но когда понял, расплылся в широкой, безумной улыбке. Демон пел. Он выучил текст, раз за разом слушая трек утром, и теперь, идеально попадая и в ритм, и в тональность, исполнял партию вокалиста хриплым, надрывным шрайком, похожим на воронье карканье и оттого прекрасно подходящим для песни от лица чёрных стервятников, кружащих над полем брани:
Неуклюжие, простенькие стихи, написанные Выродком почти четырнадцать лет назад, между парами в техникуме, сейчас впервые зазвучали по-настоящему искренне и зловеще. Демон знал, каково это — кружить, выбирая жертву, над усеянной трупами землёй, опуститься на бескровное, посиневшее лицо и погрузить клюв в ещё полную солёной мякоти глазницу. Он пел о прожитом и прочувствованном, превращая «Воронограй» в омерзительный, но неоспоримый шедевр. Так, как сейчас, «Hollandermichel» не играл никогда.
Цеп с Дыбой остервенело терзали инструменты и трясли головами, полностью отдавшись потоку, утонув в музыке. Для них время остановилось. Илюха же, едва справлявшийся с партией, был бледен и напуган Стиснув зубы, он смотрел в одну точку, словно пытаясь вытерпеть мучительную боль. Или заглушить чужой голос внутри.
Песня заканчивалась. Резко оборвалась басовая линия, замолкли гитары, оставив после себя звучное вибрирующее эхо. Костя выдал короткую дробь на «ведущем», пустил палочки сплясать финальный танец на томах и на прощанье дважды ударил по крэшам. Их гулкий звон на несколько томительно длинных мгновений заполнил собой всё вокруг, а когда он стих, наступила полная тишина.
Опустив ноющие от усталости руки, Костя услышал тяжёлое дыхание — своё и Дыбы, стоящего ближе всех.
— О-хре-нительно! — гаркнул Цеп, вновь запустив время.
— В жопу засунь своё «охренительно», — тут же огрызнулся Илюха. — Я остановиться не мог. Жесть. Полная жесть! Смотрите!
Он поднял ладони, демонстрируя разбитые в кровь пальцы:
— Чем сильнее я пытался перестать играть, тем настойчивее меня заставляли. Сука, это ужасно! Как будто… как будто тело перестало подчиняться.
— А голос вы слышали? — не обращая внимания на жалобы басиста, спросил Дыба. — Не снаружи, а внутри? Кто-то пел, и в разы лучше, чем Выродок.
— Ещё бы! — энергично закивал Цеп. — Не знаю, что это было такое, но, чуваки, мы сейчас с вами слабали лучший блэк в истории, отвечаю.
— Я знаю, кто пел, — сказал Костя прежде, чем Илюха успел вновь подать голос. — Сейчас покажу.
Встав из-за установки, он бережно вытащил из рюкзака банку. Несколько мгновений разглядывал существо — в тусклом свете оно больше походило на человека — а затем поставил ее на край возвышения, на всеобщее обозрение. Сказал:
— Это моя муза, — и отступил в сторону.
Музыканты сгрудились перед банкой. На лице Илюхи читалось неприкрытое отвращение.
— Что за хреновина вообще? — покачал головой басист. — Корень какой-то?
— Иди на хрен, корень, — одёрнул его Цеп. — Ты ее не слышишь, что ли?
Илюха ничего не ответил, отвернулся, отошёл на пару шагов, снял бас-гитару. Бедняга же перепуган до смерти, понял Костя. Неужели и вправду не слышит?
— Она обещает нам новые песни, — с улыбкой, широкой и радостной, как у ребёнка, Дыба прикоснулся пальцами к стеклу, в которое упирались изнутри загнутые рога. — Она успела сочинить много песен, пока ждала в темноте.
— Это будет бомба, — сказал Цеп. — Мы порвём всех, чу в…
С отчаянным воплем Илюха оттолкнул его в сторону и, подскочив к банке, попытался ударить ее ногой — с размаха, как футболист бьёт по мячу, намереваясь послать его на другой конец поля. Ему не хватило доли секунды: правый кулак Дыбы метнулся навстречу и врезался басисту в челюсть, опрокинув того на спину.
— Охренел? — зашипел Цеп. — Ты охренел, сука?!
Илюха тяжело встал, прижимая ладонь к щеке. Ошеломлённые глаза его наливались ненавистью.