Калитин не нашёлся, что ответить, но Маринка и не ждала ответа, что подтвердила, погладив кулак, с зажатой в нём вилкой, измазанной в оранжевом желтке.
«Словно солнечную родинку расковырял», — подумал Иван про себя.
Любовница редко оставалась у него наутро, а тем более на целый день, но сегодня они не могли разойтись. Молча лежали, прижавшись друг у другу, ложечкой, пока бок не затекал, и тогда переворачивались на другой. Переговаривались редко, больше молчали. Иван часто проваливался в приятную бессонную дрёму.
Проснувшись в очередной раз, засветло, Калитин любовницы не обнаружил. Испуга не было, Маринка как раз должна была выходить на смену в своём паршивом кабаке. Иван не верил, что одежда может навредить ей. С чего бы? Может быть, ничего в их отношениях хорошего не было, но и плохого не было тоже. «Живём, хлеб жуём», — как говаривала бабка Зина.
Фонарь за окном уже не горел, и теперь редкого пешехода можно было увидеть лишь в отражениях луж, впитавших холодное серебро осенней луны. Иван, отпивая из кружки холодный вчерашний чай, скользил взглядом от одной лужи к другой. Вот промелькнул в молочной слякоти кошачий хвост, а несколькими минутами позже скользнул по соседнему отблеску тёмный силуэт.
Калитин на секунду замер и тут же бросился к входной двери, но не успел. Хрюкнул полуисправный звонок. Воцарилась тишина.
Иван пытался себя убедить, что это пришла Маринка, заскочила перед выходом на смену, но не умом, а костным мозгом, понимал, что увидит в дверном глазке. Поэтому он лишь тихо вздрогнул, когда обтянутая оранжевым капюшоном пустота попала в фокус окуляра. Непослушная рука со второго раза отперла прокручивающийся замок.
Несколько секунд они стояли друг напротив друга, не шевелясь. Наконец, Иван выглянул на клетку и убедился, что лестничные пролёты пусты.
— Ну что, заходи, — стараясь добавить в голос юмора, прошептал приглашение хозяин.
Реакции не последовало. Костюм стоял истуканом, не шевелясь ни единой ворсинкой. Что ж, придётся самому. Калитин думал, что теперь, когда костюм расправился, наделся вовсю, он станет упругим, почти живым, но кофта послушно сползла к нему в ладони, а джинсы осели на бетон. Иван подхватил их, почти привычно, легкомысленно даже, и отнёс в комнату. Вещи были ещё немного влажными, но до работы в них добраться можно будет без проблем. Мысли Ивана постепенно возвращались к привычному укладу, он и так корил себя за то, что проволынил целых два дня.
За окном начинало светать. Слышались первые голоса, шуршали прутьями мётлы дворничих — и почему никто не подозревает в них ведьм? — пыхтели, взбрыкивая, редкие проезжие жигули.
Несмотря на то, что вещи пролежали добрых полчаса без присмотра, они не сдвинулись ни на сантиметр. «Хороший мальчик», — шутливо, но осторожно, как дрессировщик тигра, погладил Калитин кенгурушку по рыжей голове и принялся одеваться.
Звонок телефона застал Ивана уже в дверях. Вообще было удивительно, что в доме осталась рабочая вещь, на которую не позарился вандалистый наркоша.
— Доброе… здравствуйте. Мне нужно поговорить с Иваном Калитиным, — голос в трубке подрагивал.
— Это он. В смысле — я, — Иван уже приготовился к тому, что секретарша передаст трубку Семёнычу и начнётся концерт.
— Вам нужно срочно приехать во вторую больницу. Ваш брат… скончался сегодня ночью. Асфиксия.
Всё, что происходило потом, Калитин помнил слабо. Поймал «ивана», добрался до больницы, где опознал брата. На каталке тот выглядел почти подростком. Нескладный, высокий, несмотря на болезнь; даже первый пушок начал проклёвываться над губой.
«Почти взрослый ведь. И когда только успел?».
Потом Иван получил заключение о смерти. Тут же подписал договор с суетливым представителем ритуальной конторы и уже через три часа держал в руках небольшую урну с останками собственного брата.
На обратном пути, немного придя в себя, заглянул к завотделения, который, уже отыграв роль скорбящего, держался почти раскованно.
— У меня один вопрос, Владислав Сергеевич. Асфиксия — это ведь удушение?
— Да, вы совершенно правы, Иван, простите, не помню, как по батюшке.
— А вы не думаете, что это могло быть убийство?