Врач поменялся в лице, но голосом не дрогнул.
— И кто же, позвольте вас спросить, мог убить мальчика в лежачем отделении? А главное — зачем?
— У вас тут совсем никакой охраны нет…
Иван замялся, пытаясь подобрать слова; нельзя же было рассказать о костюме, который жёг всё его тело. Калитин не мог понять чувствует он это на самом деле, или всё происходящее — лишь плод его собственной фантазии. На воре и шапка горит? Или оранжевый капюшон?
Владислав Сергеевич, заметив смятение гостя, продолжил.
— Среди наших пациентов подобный диагноз — не редкость. Сами понимаете — отделение тяжёлое, а тут столько лет и без улучшений…
Попытки Калитина вернуться к вопросу лишь выводили врача из себя. Иван собрался было сказать ему напоследок что-нибудь обидное, но понял, что брата больше нет, точнее — он держит всё, что осталось от Васьки, в собственных руках — и никакие разговоры ничего изменить уже не могут. Поздно.
На работу Калитин не пошёл и даже звонить не стал. Маринкин дом обошёл за квартал. Забрал деньги из нычки, взял кое-что из вещей, Пикуля — «теперь-то я его дочитаю» — и пошёл на вокзал. День стоял тёплый, даже, попрятавшиеся перед лицом приближающейся зимы кошки высыпали из подвалов и грелись теперь в солнечных лужицах.
— На любой ближайший до Москвы, — Иван протянул паспорт в окошко.
В ожидании поезда он прогулялся по облупленному зданию вокзала, задержался у невесть как сохранившегося с советских времён огромного зеркала и… не узнал себя. По крайней мере таким, каким видел позавчера, в витрине универмага.
Благородная импозантность затёртой джинсы, плечи под чистой толстовкой расправлены, кожа лица не блестит в тени капюшона, затянутая жирной плёнкой, глаза смотрят прямо и уверенно. Ни следа от обиженного помятого жизнью сморчка.
Поезд крикнул птицей и вытянулся вдоль перрона. Не обращая внимания на суетящихся соседей, Калитин запрыгнул на верхнюю полку плацкарта и пристально смотрел в окно, пока не увидел окраину родной деревни, а чуть позже — пустую посадочную платформу. Когда она скрылась из виду, Иван отвернулся от окна и натянул капюшон на глаза.
Андрей Бородин
Черви извне
Чем дольше длился его спуск по суглинку склона, тем больше Михаил Вачегов сожалел о том, что ввязался в эту авантюру. Ступать приходилось осторожно; склон был крутым и осыпающимся, к тому же, покрытым тонкой корочкой наледи, которая в мертвенном свете увядающей луны начала ноября имела вид струпьев на коже прокажённого мертвеца. Спуск напоминал нисхождение в недра гробницы, не открывавшейся многие сотни лет — и вот, наконец, любезно отворившей двери перед своим новым обитателем, испустив в мир тошнотворные миазмы.
Вскоре его ноги ступили на горизонтальную поверхность, и Михаил позволил себе отдышаться и выкурить сигарету. Впереди лежала изрытая оврагами местность, покрытая смешанным лесом. В течение последних пятнадцати лет он не бывал здесь, и те немногие воспоминания о тропах и полянах, что не истёрлись среди бесконечных тусовок, не были унесены дымом травки и не растворились в морях алкоголя, сейчас отчаянно пытались разорвать сковавшие их оковы. Михаил посмотрел на часы — они показывали без пятнадцати час. Стоило поторопиться, ведь этот придурок сказал, что встретится с ним ровно в два в «месте, где всё началось».
Вячеслав Горькин… За свои без малого тридцать пять лет Михаил встречал различных людей, как одержимых всевозможными идеями, так и начисто лишённых оных. Вячеслав не подходил ни под одну из этих категорий; возможно, поэтому Михаила поначалу и потянуло к нему.
Он был замкнут, раскрываясь лишь в компании немногих товарищей. Он был толст и некрасив, не имея никаких преимуществ в глазах противоположного пола. Когда девушка, по которой он страдал много лет, в итоге вышла замуж за похожего на Ричарда Гира красавца, Михаил, конечно, посочувствовал горю приятеля — но после не раз и не два высмеял страдальца за бутылочкой пива в кругу своих знакомых.
Многим ещё можно было охарактеризовать Вячеслава, но главным было одно. Он был тронутым.
Возможно, он был таким всегда, однако в первое время после их знакомства ни о чём подобном речи не было. Ровно до того дня, когда Вячеслав с торжественным и таинственным видом провозгласил ему, что на протяжении уже нескольких ночей видит один и тот же сон. В нём трое созданий, чьи истинные формы с трудом угадываются под вязкими накидками, делятся с ним откровениями о мирах по ту сторону всех восприятий и о существах, чей облик неописуем и ужасен. Вячеслав был искренне уверен, что эти создания действительно существуют и связываются с ним через сны — хотя Михаил и пытался уверить его в обратном. Позже он зарылся во всевозможные оккультные книги, и постепенно все его диалоги и рассказы начали сводиться к тому, что он извлёк из их чтения, и что сделал сам, следуя найденным там руководствам. Затем он сообщил, что все оккультные книги и всё, что изложено в них — ложь в третьем поколении, и что теперь он — под диктовку тех самых трёх созданий из его снов! — пишет свой собственный труд. Он даже показывал Михаилу некоторые страницы, исписанные корявым почерком — однако мешанина из заунывного пафоса разрозненных кусков текста, перемежающихся странного вида диаграммами и символами, лишь вызвала усмешку и дала лишний повод для того, чтобы посмеяться над тронутым.