Я меж тем не отрываясь смотрел на зелёного богомола, деловито копавшегося в сладостях на столе, одновременно воспринимая своим ставшим как водная гладь умом слова безумного брамина в формате медиафайлов или гиперссылок с картинками и сценками. Индус же, как ни в чём не бывало, прихлёбывал масалу и пожёвывал свою аюрведу, а богомол, выбравшись из конфитюрницы, проворно пополз по столешнице, перебирая своими длинными лапками и шевеля усиками, к моему собеседнику, словно спеша сообщить какую-то срочную весть.
— Действительно, прекрасный расклад, — сказал я потусторонним голосом.
— Так вот, — продолжал неугомонный брамин, опять всецело завладевая моим измученным вниманием. — Вот и настал день моей дезинтеграции. Стражники-шешрег отвели меня, закованного в псионные кандалы с головы до хвоста, в Главный Паноптикум нашего Библиофонда, где обычно проводились различные лабораторные опыты и испытания новейших изобретений наших учёных академиков. Собралась большая толпа маститых учёных, включая делегатов из других Ульев, все оживлённо обменивались сенсорными сигналами и саркастически поглядывали на меня своими сложноустроенными фасеточными глазами. Также нас сопровождал вооружённый конвой отборных шешрег на случай каких-либо оказий со стороны меня и моего учителя, и ещё всё семейство моей кшатрийки, включая её саму. Помню, что она одела тогда свои самые прелестные украшения и браслеты из редкоземельных металлов, а также очень соблазнительно накрасила особой переливающейся пудрой свои коготки, хвостовые плавники и чешуйки крыльев. К сожалению, а может к счастью, я был слишком далеко от неё, иначе мне вскружил бы мои высшие нервные узлы запах её феромонных секреций. Но я должен был постоянно концентрироваться на своём сакральном нервном центре цьеб’лха, расположенном точно в центре брюшка, в котором происходила внутренняя алхимическая работа по трансмутации двенадцати эндокринных секреций, семи тонких ликворов, пяти кислотно-щелочных субстратов и трёх изначальных жизненных энергий в единую Философскую Ртуть, или нб’дхиф. Меня посадили на специальное кресло, нацепили множество датчиков и всяческих измерителей, спроецировали изображение моих внутренних органов в голографическом формате с увеличенным масштабом, чтобы всем собравшимся на трибунах сотням почтенных адхбношру было как следует видно происходящие в моём чреве преобразования, и воцарилось относительное молчание. Мой учитель стоял рядом со мной, многозначительно сжимая свой металлический жреческий посох из сплава, похожего на платину или электрум, с цельным кристаллом звёздного сапфира в его верхней части, способный наносить испепеляющие удары псионной энергией, и спокойно ждал результата. Я же находился в состоянии глубинной медитации недвойственного ума
тхынц’гйолб, в котором процесс кристаллизации заветного порошка происходил сам собой, и начитывал необходимые для этого мантры. Ионный шторм нашего зелёного Солнца делал своё дело, и ментальное напряжение в зале вскоре мало-помалу спало, уступив место вялому интересу, к каковому эффекту также приложил свои заклинания мой учитель. Через широкие ромбовидные и октогональные витражные окна в зал лился зеленоватый тусклый свет, хотя на дворе был самый полдень. И вот когда на масштабной голограмме моих внутренних органов пищеварения появилось долгожданное пурпурное свечение, говорившее об успешной трансмутации моих субстанций в нб’дхиф, я ненароком переключил внимание на свою возлюбленную, от которой ко мне пришёл телепатический посыл безмерного восхищения и обожания. Я тут же отвлёкся от глубокой концентрации и стал генерировать сексуальную секрецию шхэл’чхэ, из-за чего мои энергопоказатели резко возросли, а выработка Философской Ртути прекратилась, и процесс пошёл вспять. Я мысленно выругал себя на чём свет стоит, так как знал, что любое малейшее отклонение от концентрации несёт с собой полный провал эксперимента, так как повторное вхождение в нужное для трансмутации ликворов состояние потребует неимоверных усилий и длительного времени. Да и собравшиеся учёные мужи заметили моё минутное колебание и подняли раздражённый галдёж, более же всех взбесились кшатрии клана моей возлюбленной, от которых не укрылась причина неожиданного производства моей семенной эссенции в большом количестве. Мой учитель понял, что я поставил его под удар всего сообщества, и, грязно выругавшись, одним ударом сбросил меня с кресла, а сам принялся направлять грозные молниевые удары своего псионного жезла в собравшихся на трибунах академиков и кшатриев, целясь, естественно, в первую очередь, в своего заклятого врага, Верховного Биоинженера, который не дал бы моему учителю сносить головы за такое фиаско. Его оппонент, в свою очередь, стал атаковать моего учителя вместе с соратниками-академиками. Поднялась страшная неразбериха, стены зала содрогнулись от взрывов псионной плазмы, стали рушиться громадные шестигранные колонны, поддерживающие потолок. Я находился в состоянии крайнего ужаса и не знал, что предпринять, однако в миг сорвал с себя все датчики и счётчики и бросился прочь со сцены по направлению к партеру, где находилась моя сладкая кшатрийка, сметая по дороге нападавших на меня гвардейцев, вдвое больше меня размером, голыми клешнями и псионными атаками, которыми научил меня мой учитель. Моя возлюбленная тем временем сражалась со своими родичами, которые пытались остановить её от безумного желания броситься ко мне в объятия смерти, и уже успела сразить нескольких своих более медлительных братьев могучими ударами передних конечностей и хвостовых шипов. Периферийным зрением я увидел, как моего учителя и мастера, который был всё-таки уже довольно дряхлой особью, к тому же брамином, сбили с ног и закололи своими серповидными клешнями закованные в хитиновые панцири проклятые гвардейцы, но напоследок Великий Архивариус произнёс могучее заклинание самодезинтеграции, и большую часть гвардейцев, забравшихся на сцену, смело в пыль, впрочем, и меня самого отбросило в дальний проход и ударило об стену с громким хрустом, так что я был практически обездвижен. Одновременно с царившим в зале переполохом послышались звуки тревожной сирены, доносившиеся с городских стен, что означало внешнюю атаку, по всей видимости, вторжение инфицированных отверженных-йав’вах. Я понял, что мой час пробил, так как не мог подняться на ноги — очевидно, мой позвоночный экзоскелет был перебит в нескольких местах, и конечности меня не слушались. Последнее, что я запомнил во всей этой кутерьме — склонившееся надо мной… эммм… лицо? физиогномику моей роскошной кшатрийки, с ног до головы вымазанной зеленоватым ликвором своих убиенных сородичей, тяжело дышавшей и гладившей мои сломанные конечности своими, сильными и чуткими. Потом я почувствовал острую боль в сердечном центре и последующее расслабление и остановку всех жизненных систем, что означало, что моя возлюбленная меня милосердно добила… Затем пришла Космическая Темнота, дух мой освободился из бренных хитиновых останков, и я узрел все семьсот семьдесят семь Домов блаженных Унгьял’д’цхоб, после чего вновь пришёл в себя на склоне горы в Уттаранчале. Таким вот образом моя жизнь в мире Одж-Мабула закончилась. Ну, что скажешь?