То ли Белка плакала, сочиняя письмо, то ли она писала под хрупким дождём, безразличным подземной пневмопочте.
Для меня блокада всегда ассоциировалась с зимой — люди, закутанные в старые пальто и шарфы, еле идущие, кругом сплошной снег, кто-то падает и уже не поднимается, старуха везёт на санках пустое ведро к полынье в замёрзшем пространстве реки, где-то плачет ребёнок, совсем неслышно.
Но я никогда не думал, что блокада будет в безумном июне, и люди будут умирать под прямыми лучами солнца.
Девушка с волосами цвета беличьей шерсти писала, что когда будет сто градусов Фаренгейта, она, наверное, тоже умрёт. Сегодня был уже 91 градус.
Если это — цена, то я — не плачу эту дань, писала Белка отчётливым зелёным гелием, аккуратными округлыми буквами, о том, что ей опять на улице предлагали купить человеческое мясо.
Ее родители были убеждёнными веганами, помешанными на здоровье, и крепко вдолбили Белке отвращение к мясу.
Пятилировой карточки сегодня хватило только на сельдерей, который спокойно переносил жару на фермах юга города.
Если б был концентрированный кубик, то даже можно было бы сделать что-то вроде супа, но кубики в городе давно кончились.
В конце письма Белка опять писала о постоянных болях в сердце и что она отдала бы всё за таблетку жёлтого нурофена.
В завершение, она передавала привет собаке, которую звали Нексус-6.
Он по прежнему прибегает к монитору, когда звонит мама? — спрашивала она.
Подземная пневмопочта всё ещё работала, но Белка, конечно, догадывалась, что все письма вовне перехватывались врагом и никуда не доходили.
Впрочем, она и не ждала ответа.
Помнишь, как мы зимой ждали лета, и вот это лето пришло, и ему не будет конца.
Я держал в руке сложенные листы, они были влажными и пахли летом, чужим, терпким, далёким летом.
За окном было 27 февраля, через два дня наступала календарная весна, и чёрный снег начал своё извечное превращение в чёрную грязь.
Сервера в городе Белки были отключены с началом блокады, но мой компьютер работал, можно было посмотреть блюда из сельдерея, потом пойти в гипермаркет и купить его, благо, у нас его тоже было много.
Настроение у меня было тяжёлым, я впервые почувствовал, что Белка утратила надежду.
В первых письмах, в конце, она рисовала вместо подписи смешную белку с шикарным хвостом.
В этом письме не было ни рисунка, ни подписи, просто «пока».
В городе начиналась чума, и эта эпидемия должна была закончить историю блокады; в городе уже не было централизованной службы захоронения трупов, и с каждым днём трупов на улице становилось всё больше, эпидемия распространялась как бессмысленный лесной пожар.
Я не знал, сколько людей жило в городе до блокады, но думаю, не меньше миллиона.
В одном из писем Белка писала, что город — это последняя надежда человечества, и с падением города исчезнет и смысл существования людей.
Пока враг захватывал один город за другим, люди в городе Белки готовились к войне, и, судя по тому, что враг не стал штурмовать их город, подготовились они хорошо.
Не предвидели они только одного — блокады.
Где тот поэт, который опишет сияющее пламя Фаренгейта над умирающим городом?
Я пошёл к холодильнику, на нем — я помнил — висел старый сломанный английский магнитик, показывающий две погоды — холодный Цельсий и равнодушный Фаренгейт.
Он показывал всего 64 градуса.
Я отбросил мысль о походе за сельдереем и стал осматривать свои припасы, словно привычный опытный блокадник.
В начале месяца я всегда посвящаю какой-то день закупке продовольствия, предвидя безденежные дни конца месяца.
Я покупаю много картошки, лука, моркови и чеснока, в силу которого я свято верю.
Ещё в гипермаркете была уценённая тушёнка, и я купил пятнадцать банок.
Я сел за стол и начал чистить овощи, как всегда включив радио и склонившись над столом как усталый робот.
Картошку я варил, а оставшиеся овощи жарил, потом я соединял ингридиенты в одной кастрюле вместе с разогретой тушёнкой, и этого блюда мне хватало дня на два.
Я положил картошку в кипящую воду и решил позвонить консьержке.
Я снял трубку и сказал — здравствуйте.
Имена консьержек я никак не мог запомнить, хотя они постоянно открывали мне дверь подъезда, когда я подходил к нему — они-то знали меня хорошо.
Да, — ответила консьержка.
Скажите, почтальон сегодня приходил? — задал я свой привычный вопрос.
Нет, по выходным они никогда не приходят.