И где-то на краю света маяк слепит искрящуюся зимнюю тьму, пока корабли упрямо спешат по волнам домой. В их трюмах вода, их днище давно пробито, а команда мертва. Но корабли по-прежнему спешат домой. Маячник же читает Блока:
— С праздником вас!
— И вас, два гамбургера, пожалуйста. Кстати, а в чем разница между одними бургерами и другими?
Девушка-продавщица жеманно улыбается. Улыбка у неё очень нежная, как и ее глаза, в которых толика пошлости граничит с океаном наивности, и всё это расцветает пышным цветком надежд для мужчин, которых она ещё пока не встречала.
— Разница? Наверное, только в том, что в один бургер мы плюнули, а в другом поджарили таракана. А ещё у нас есть толстушка, так вот она…
— Давайте тот, в который плюнули. Знаете, я ведь ни разу не целовался. Пусть это зачтётся как первый поцелуй.
— Поцелуй со вкусом фастфуда? Кстати, у нас действуют предпраздничные скидки!
А грустный старик-уборщик трёт кафель. Ему некуда идти, не к кому спешить. Он и забыл уже, что это за праздник такой. Однажды он влюбился — хорошее было время! Но мужчина, которого он полюбил, бросил его. Мужчина, которого он полюбил, был Адонис — восхитительное изваяние из мрамора. И теперь Адонис в другом музее, куда старика-уборщика не берут на работу.
Всё, о чем мечтал когда-то, ветром унесло…
В модном ресторане звучит странная музыка: ненавязчивая, даже незаметная, — идеальный аккомпанемент для симфонии жующих ртов, лязгающих вилок и шуршащих купюр… Мы же смотрим в глаза, в которых видно, что люди по-прежнему играют друг с другом, хотя игра давно уже перестала им нравиться. В принципе, она никогда им не нравилась. Зачем тогда играть? Почему нельзя быть честными? Да они и сами не знают, все эти — эх! — люди, люди… Но они подсознательно чувствуют, что Истина продалась за мятую сотку, и с ней такое вытворяли — о-о-о…
Бах! — услышим мы позже. Но что это? Очередная бутылка шампанского или очередной револьвер?
— Я — агнец, пожравший взалкавшего крови Яхве. Я тот, кто выставил Аллаха за порог его дома, попутно отобрав всех его наложниц. Я подсыпал мышьяка Будде, и тот отравился, пока курил свой кальян. Да, это меня именовали Тиамат, и тогда я стал грозным Мардуком. Да, это обо мне говорили «инь и ян», и тогда я слился в яйцо, показав, что над белым и чёрным всегда торжествует красное. А ещё я пустил на дрова Иггдрасиль и захлопнул дверь перед приходом Мессии. И это я сочинил Веды и Великую Книгу Воскресения. И это я смеялся над Торой, пародируя ее в Библии. Я позволил Инквизиции устроить террор, тем самым укрепив веру в любовь и благородство Всевышнего. Я — Амон Ра, но мне не нравится Солнце: оно слишком ярко, и потому я дрессирую Фенрира. Мой рай не Валгалла, и Один — не мой сын, но я смотрю на вселенную через его пустую глазницу. Я похоронил Атлантиду, так как ее жители познали Абсолютное Счастье, но это не мне уготованы недра Шибальбы, ибо нет таких весов, что способны взвесить меня. Я сровнял с землёй Шамбалу, дабы выстроить ряд супермаркетов, и женил на себе Шакти. И это я — Антихрист, влюблённый в мир…
С головой укутавшись пуховым одеялом и сунув ладонь под подушку — туда, где прохладней, — вампир мирно посапывает на своей новенькой кровати с балдахином (ручная работа, французское качество, вкусный мастер). Через неделю вампиру предстоит идти к дантисту из-за кариеса на левом глазном зубе. А через месяц неплохо бы и у кардиолога провериться…
А в озере, зарывшись в ил, дремлет рыба.
— Запомни, — обращается к нам Дракон, — в омуте прошлого крупная рыба прячется где-то на самом дне. Главное, не захлебнуться, гоняясь за давно упущенными возможностями.
Мы наблюдаем за рыбой. Она, выпучив глаза, сквозь сон наблюдает за нами. Большая рыба — наше прошлое. Вот оно, совсем рядом, осталось лишь подобрать наживку.
Покачиваясь в лодке, с бамбуковой удочкой в руках грезит старик. Лодка его из картона, а грёзы вечны. Но старика мало заботит творящийся вокруг хаос: в кармане у него запрятана пара сигар и фляга отменного самогона — этого больше чем достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым.
А по улицам разрушенных городов с криком бегут нацисты — в касках с орлами и свастиками, с автоматами в руках и гранатами на ремне. А навстречу нацистам — парад гомосексуалистов. Мы же висим в воздухе, наблюдаем. Гомосексуалисты заигрывают с нацистами, зовут их на свидания, целуют в губы, дарят цветы и признания в любви. В ответ нацисты решетят бедолаг из автоматов. Так исказилась реальность: две временные линии слились в одну. Или же… всего-навсего извечная агония? Любовь, купающаяся в крови принёсенных на ее алтарь жертв. Чтобы врать — нужны двое: кто врёт, и кто верит. Чтобы любить — двое: кто любит, и кто позволяет себя любить. Чтобы совершить убийство — тоже требуются двое… В этом гармония. Ничто не происходит без участия второго человека. Только если безумие.