Я видел во сне, как ноги мои
Вгрязаются в чрево могилы,
И черви на них, и комья земли,
И травы, увядши и гни́лы.
Мятущ карнавал псориазовой мглы
В венозном венке надо мною.
Глядел я в могилу — и видел гробы,
Но в гробе не видел покоя.
Я видел во сне, как подмыло водой
Мой дом, и он рухнул, стеная.
И сгинули все обитавшие в нём,
Меня и богов проклиная.
И мутный поток уносил меня вдаль
По ко́стям, по мясу, по крови.
Укрыла глаза мои смерти вуаль,
И крики задохлися в горле.
Я видел во сне: на руинах Земли
Пируют нездешние твари.
И я приглашён вместе с ними вкусить
Вина́ человечьей печали,
И томных иллюзий, и проклятых лет,
И горя любви безнаде́жной.
В бессветном пространстве меж мёртвых планет
Мы справим конец неизбежный.
Михаил Ларионов
Медуза Горгона
Божественным наказанная правом —
Всё дышащее делать неживым.
Но глаз моих пьянящая отрава
Меня лишает головы:
Герой пришёл, чтобы забрать без боя
Обещанный в порыве страсти приз;
Мой злой удел — пожертвовать собою
За тот каприз.
Всесильны меч и щит его зеркальный;
Персею Зевс благоволит в бою.
И значит — перед разумом и сталью
Не устою.
Секущий мах — и голову роняю…
Безжалостны любимчики судьбы.
По воле злой Афины умираю
Я без борьбы.
Повержена… Но взор мой полон силы —
Смертельный яд за синевою век.
Одной ногой уже на дне могилы
Взглянувший человек.
Моих волос клубящее шипенье
Заряжено губительным огнём,
И все, услышавшие это пенье, —
Утонут в нём.
Свершила месть суровая Афина:
Глава моя приколота к щиту;
Горгонеоном навсегда застыну —
Убитая за красоту.
Всё кончено. Но, прежде чем исчезну,
Окаменев, подобно янтарю,
Я распахну пылающие бездны, —
И посмотрю.
Then once by man and angels to be seen,
In roaring he shall rise and on the surface die.
Alfred Tennyson
Я отрываюсь ото дна. Я слишком долго спал во тьме.
Спасительная глубина, я побороть тебя посмел.
Я слишком долго жил во мгле, забыв о птицах и волнах,
Не вспоминая о земле; мой дом — покой и тишина.
Меня пугают солнца свет и грозовые облака,
Мне безразличен ход планет — в ночи проспавшему века.
Над километрами воды, баюкающей тишиной,
Парят прекрасные сады, в мечтах придуманные мной.
И вот, в чудеснейшей из грёз, лечу куда-то высоко,
Забыв о том, что не сбылось, и жить — прекрасно и легко.
Виденьем лживым увлечён, безмерной тягой изнурён,
Не сожалея ни о чём, я обрываю долгий сон,
И покидаю глубину. Проклятье света ждёт вдали.
Вверх, в эту бездну соскользну, своё желанье утолив,
Что обещает вечный рай, что оборвёт мои года…
Я поднимаюсь из «вчера» в погибельное «навсегда».
Шеймус Фрэзер
Фетиш-циклоп
~
Shamus Frazer
The Cyclops Juju
~
1965
[Перевод с английского: Илья Бузлов]
Впервые о джу-джу[2] я услышал от Брэдбери Минора.
— Сэр, вы ещё не видели божка Уинтерборна? Ему прислали по почте этим утром.
— Божка?
— Да, из Африки. У него всего один глаз, и он до ужаса безобразен, сэр.
И когда Уинтерборн извлёк предмет нашего обсуждения, чтобы я мог его как следует изучить, то я обнаружил, что Брэдбери отнюдь не преувеличивал: фетиш был поистине безобразен, хотя и не в силу нарушения пропорций, как то можно ждать от западноафриканских умельцев. Работа была африканской, однако сами черты и их зловещее качество были европейскими.
вернуться
Джу-джу (англ. juju) — объект, который был намеренно наполнен магической силой или же сама эта магическая сила; термин также может относиться к системе убеждений, включающей использование фетишей. Джу-джу практикуется в западноафриканских странах, таких как Нигерия, Бенин, Того и Гана, хотя эти воззрения разделяют большинство африканцев. Джу-джу не хорошо и не плохо само по себе, но может быть использовано как для конструктивных целей, так и для гнусных поступков. Голова обезьяны, пожалуй, самый распространенный джу-джу в Западной Африке. Считается, что слово juju происходит от французского joujou («игрушка»), хотя некоторые источники утверждают, что оно происходит из языка хауса, что означает «фетиш» или «злой дух» (здесь и далее — примечания переводчика).