Допустим далее, что колхоз напрягся бы и все бы там в Аксакове сделал. Нашел бы один миллион рублей, значащийся в проектной смете (или пусть дали бы ему эти деньги в области), и снова построил бы дом, привел бы в порядок парк и пруд, восстановил бы мельницу. А дальше? Без целого штата сотрудников, специалистов музейного дела все опять начало бы очень быстро зарастать, ветшать, терять благопристойный вид, приходить в негодность. Без повседневного и внимательного содержания мемориального комплекса, требующего, в свою очередь, повседневных материальных затрат, дело обойтись не могло бы.
Согласимся же, что вовсе это не дело колхоза - повседневно содержать большой и хлопотный мемориально-литературный комплекс. Тогда можно будет понять инстинктивное почти стремление председателя колхоза отпихнуться от навязываемых ему аксаковских дел и как можно радикальнее и прочнее от них избавиться. Как человека, читавшего Аксакова, можно за это Ивана Александровича Маркова осуждать, как председателя колхоза - едва ли.
Таким образом, если мы хотим сохранить, а теперь уж фактически восстановить аксаковский комплекс, нужно поставить дело на государственную, всесоюзного значения основу, Нужно поставить этот мемориальный комплекс в один ряд с упоминавшимися: Ясной Поляной, Тарханами, Спасским-Лутовиновом, Мурановом, Михайловским. Можно добавить сюда Карабиху, Поленово или хотя бы то же Абрамцево под Москвой.
Тут-то вот и могут сказать: "Есть уже один аксаковский комплекс Абрамцево. Не довольно ли?"
Но, во-первых, оттого, что у нас есть три чеховских мемориальных комплекса, никто пока не страдает. Дом-музей в Москве, Дом-музей в Ялте и Дом-музей в Мелихове.
Во-вторых, Абрамцево уже более мамонтовский (васнецовский, врубелевский, серовский, поленовский, коровинский) комплекс, нежели в чистом виде аксаковский.
В-третьих, самое главное. Абрамцево расположено под Москвой, где много по соседству других музейных, туристических, экскурсоводческих мест. В бугурусланских же, в оренбургских степях аксаковский комплекс был бы один на пятьсот километров вокруг как единственный и необходимый для тех мест опорный очаг культуры, притягивающий к себе и школьные экскурсии, и вольные туристские группы, сочетающий в себе элементы и просвещения, и воспитания любви к родной природе (воспитание патриотизма), и даже отдыха. Я противник строительства турбаз около литературных памятных мест, но там, в оренбургской отдаленности и, так сказать, безмузейности, можно было бы пойти даже на организацию туристической базы, тем более что прекрасный пруд, будь он вычищен, и сама речка Бугуруслан, и парк, приведенный в порядок, и окрестные перелески располагали бы к здоровью и в то же время культурному отдыху.
Если же мы считаем, что Аксаков как писатель, как литературно-историческое явление недостоин, чтобы его памятное место было поставлено в один ряд с памятными местами Тургенева и Тютчева, Толстого и Некрасова, Лермонтова и Пушкина, Поленова и Чехова, и что село Аксаково может быть лишь литературным памятником местного значения, на балансе колхоза, района (а пусть хоть и области!), то лучше сразу прекратить об этом все разговоры, все переписки, решения, постановления, акты обследования, проекты и сметы. Многолетняя и бесплодная история разговоров, проектов, решений, актов и смет подтверждает правильность этого печального вывода.
Моя поездка в Аксаково не могла, как видно, закончиться без одного пронзительного мотива, связанного с природой. Это произошло, когда поезд уже тронулся. Я стоял у окна в проходе вагона и смотрел на бегущие мимо холмы и долы. Между прочим, все еще стояла осень, все еще не слышалось прямого и откровенного дыхания зимы, но поезд (дальний, карагандинский) пришел к станции Бугуруслан с заснеженными подножками, и снег этот уже не таял. Через золотые осенние земли западного Оренбуржья так и везли мы на подножках поезда в Москву мелкий въедливый снежок карагандинских степей.
Тут рядом со мной около другого окна остановился пассажир-попутчик. Мы стояли у двух разных окон, а смотрели в одну и ту же сторону.
- Аксаковские места! - сообщил мне попутчик. - Здесь у него были и все охоты, и все рыбалки.
- Дичи было много, да и разного зверя, а теперь поубавилось.
- Зверя и дичи везде поубавилось. Двадцатый век. Но знаете ли, какое в прошлом году произошло в Аксакове чудо?
- Ну?
- Пара лебедей завелась было на пруде в Аксакове. Прилетели весной и остались здесь выводить птенцов. Что уж их сюда привело? Может, дальняя память какая. Через эти... гены что-нибудь передалось? Может, их предки водились когда-нибудь здесь, а в крови у потомков и проснулась память об этом месте. А ведь если бы они вывели птенцов, то птенцы уж прилетели бы сюда на другой год как на родину. Обязательно прилетели бы. Так, глядишь, и прижились бы здесь лебеди. Украсили бы пруд и вообще, так сказать, пейзаж. Это же красота, если по пруду плавают дикие лебеди! И Аксакову тоже бы вроде памяти было, как ценителю и певцу природы.
Собеседник замолчал, и я осмелился спросить у него через минуту-другую:
- Что же, лебеди? Почему не прижились?
- Почему, почему... Снесли они два яйца и стали их насиживать. А яйца эти у них кто-то стащил. Может, мальчишки. А то и взрослый охулки на руку не положит. Огромные яйца, крупнее гусиных. Ну и улетели они сразу с пруда, больше уж не показываются. А жаль...
- Конечно, жаль, - подтвердил я. - Разве плохо - лебеди на пруду? Вот я слышал в других странах: в Польше, Чехословакии, Германии, будто лебеди там запросто плавают по озерам. Народ вокруг, население, а они плавают с лебедятами.
- Я вот что скажу: сами же мы и виноваты. Недостойны мы, как видно, своим поведением, чтобы у нас лебеди плавали. Не заслужили. Лебедей - это, брат, заслужить надо...
Поезд шел, быстро сгущались сумерки. Надо было идти в вагон-ресторан ужинать. Моя поездка в аксаковские места подошла к концу.
1976