Мередит, кажется, молча принимает это, глядя вдаль.
— Ты все еще весь в синяках, — говорит она через некоторое время.
Она пытается дотронуться пальцами до неприглядной зеленой тени под моим правым глазом, но я отмахиваюсь от ее руки.
— Я в порядке.
— Я знаю. — Она снова затягивается и выпускает дым. — Ты всегда был сильным. Сильнее, чем нужно было быть. Я хочу, чтобы ты знал, что…
Я жду, а потом жду еще немного. Смеюсь себе под нос, позволяя тихому пространству между нами, где извинения Мередит остаются невысказанными, растянуться. Она никогда не сможет этого сказать. Я никогда не услышу, чтобы моя мать сказала, что ей жаль. Мне не нужно слышать, как она это говорит. Часть меня знает, что она в любом случае не имела бы этого в виду. Мередит слишком сломлена, чтобы когда-либо признать, что сделала со мной что-то плохое.
— Обвинения в нападении были сняты. И, судя по всему, тот ужасный мальчик отправится в тюрьму на очень долгое время, — говорит она.
Я очень сильно затягиваюсь сигаретой, выкуривая ее. Швыряю окурок в розовые кусты.
— Я знаю. Руфус сказал мне. — Он сказал, что Джоне светит двадцать пять лет за то, что он сделал с Чейз. Двадцать пять лет, кажется, недостаточно. Но у меня долгая память. Я этого не забуду. И буду ждать Джону Уиттона за тюремными воротами в тот день, когда его срок подойдет к концу.
Мередит смотрит на широкую полосу газона, которая тянется вниз к озеру академии. Она на мгновение задумывается, а затем говорит:
— Им действительно нужно посадить несколько кипарисов вдоль дороги, там, внизу. Той, что ведет к главному входу. Мне всегда казалось, что кипарисы выглядят ужасно романтично. Хотя я не уверена, что они будут процветать в таком климате. Я слышала, что здесь очень часто идут дожди.
Ни слова лжи, это второй приезд Мередит в Нью-Гэмпшир. Она отправила меня в Вульф-Холл на основании брошюры, которую однажды прислала ей по почте ее подруга из Коннектикута, потому что ее подруга считала, что Вульф-Холл выглядит как место, которое «заставит такого парня, как я, исправиться».
— Мне насрать на кипарисы. Послушай, если уйдешь сейчас, то сможешь вернуться в город до наступления темноты.
Свободной рукой она указывает куда-то вдаль, выпрямляясь, как будто ей только что что-то пришло в голову.
— Вместо этого они могли бы сделать белый штакетник. Что-то, что привлекло бы внимание к вон тем горам. Просто кажется, что чего-то не хватает. Ты так не думаешь?
Ну, она права. Взглядом фотографа я могу взглянуть на открывающуюся перед нами панораму и увидеть, что, если бы я сфотографировал пологую лужайку, озеро, рощу деревьев за ним и горную гряду вдалеке, в кадре определенно чего-то не хватало бы в крайней левой части изображения. Но я не собираюсь сейчас обсуждать с моей матерью правило гребаных третей. Вздыхая, я наблюдаю, как стая птиц слетает с дерева у воды, пытаясь набраться терпения.
— Мередит…
— Когда ты в последний раз ходил в церковь?
Мой уровень разочарования резко возрастает.
— Не знаю, сколько раз я должен повторять тебе это, но я не верю в Бога.
Она усмехается.
— Ну, это вообще неважно.
— Мам…
— Я горжусь тобой, знаешь?
Она поворачивает голову ко мне лицом, солнце играет на ее волосах, заставляя их сиять, как золото. Мне нравились ее волосы, когда я был маленьким. Любил гладить руками по ее густоте, наматывать кудри на пальцы. Я думал, что она такая красивая, как фея. Был уверен, что она соткана из магии, когда мне было пять. Однако недостатки людей гораздо легче не замечать, когда ты в таком возрасте. Легко смотреть на кого-то и видеть только волшебство. Только когда стал старше, я начал понимать, что моя мать не была похожа на мам других детей. Она не была такой нежной и заботящейся, как они. Мередит была такой же холодной и далекой, как сверкающая ледяная стена, и как бы я ни старался добиться ее внимания, мне никогда не добраться до нее. Я бы никогда не растопил ее сердце.
Так это… то, что она только что сказала мне? Совершенно не в ее характере.
— Почему? Потому что я вырубил парня, который сделал что-то мерзкое?
— Нет. Ну, хотя, полагаю, что да. Я очень рада, что ты защитил своего друга, Пакс. Но я горжусь, потому что… — Я наблюдаю, как она хмурит брови, и понимаю, что ей совсем нелегко так общаться со мной. — Ты впускаешь эту девушку, — говорит она, в конце концов. — Ты очень похож на меня, дорогой, и это не то, чего я хотела для тебя. Я сделала все, что могла. Хотя защищала себя больше, чем когда-либо защищала кого-либо другого, и мне было легко эгоистично притворяться, что я всегда поступала правильно по отношению к тебе. Но все, что я действительно когда-либо делала, это показывала тебе, как отгородиться от мира. Как… как быть одному. — Ее руки дрожат, когда она подносит сигарету к губам и делает затяжку. — Быть одному не весело, дорогой. Не в долгосрочной перспективе. Жизнь теряет свои краски. Все, что тебе остается — это управляемый, контролируемый, скучный, серый взгляд на мир. Хорошо, что ты впускаешь эту девушку. Я рада, что ты не закончишь так, как я.