Меня не волнует, что мое нижнее белье не соответствующее. Ну и что с того, что лифчик черный, а трусики розовые? Теперь, когда они на полу, это вряд ли имеет значение. И то, что я вся в синяках, тоже не имеет значения. Верхняя часть моих рук покрыта ими. Мои бедра испещрены множеством отметин. Моя грудная клетка черно-синяя; многие из этих синяков мне нанес сам Пакс. Мне все равно, что мои запястья все еще забинтованы.
Все это, блядь, не имеет значения.
Я стою спиной к окну, расправляя плечи, наклоняя голову и поднимая подбородок… И встречаю пустой взгляд Пакса с горящим вызовом, который зарождается где-то глубоко внутри меня.
Я голая. И все еще чувствую этих бабочек — у них есть собственный разум, они бьются у меня в груди, — но теперь я могу отделиться от них. Мое беспокойство не берет надо мной верх.
Справедливости ради надо сказать, что Пакс даже глазом не моргнул. Либо у него чрезвычайно убедительное бесстрастное лицо, либо парень так привык к тому, что женщины сбрасывают с себя одежду по первому его требованию. Какой бы вариант ни был верным, могу сказать, что ему действительно нравится то, что он видит. Это ясно как божий день. Несмотря на то, что я выгляжу так, будто только что провела пять раундов с бойцом UFC, Пакс все еще очарован моим телом. Его взгляд опускается вниз, задерживаясь на моей груди, и даже с другого конца комнаты я вижу, как его зрачки расширяются; еще больше увеличиваются, когда взгляд перемещается дальше вниз, останавливаясь на вершине моих ушибленных бедер, между ног.
— Не считал, что ты относишься к полностью выбритому типу, Чейз. — Его голос грубый, как наждачная бумага.
Ладно, от этого комментария мои щеки немного порозовели. Но я сохраняю хладнокровие.
— Уверена, что во мне есть много вещей, которые ты неправильно оценивал.
Пакс выгибает бровь в ответ на это.
— Возможно. Надо признать, ты здесь, голая, действительно кажешься очень не похожей на прежнюю Чейз. С другой стороны, не думаю, что ошибался на твой счет. Думаю, возможно, что ты изменилась. — Прежде чем я успеваю подтвердить его подозрения, парень поднимает камеру и делает еще один снимок, делая еще одно фото.
Удивление потрясает меня. Пакс только что сфотографировал меня. Обнаженной. Однако это удивление быстро проходит. Он делает шаг ближе, держа камеру в одной руке.
— Ну? — спрашивает он. — Не собираешься сказать мне удалить снимок?
— А смысл? — Я сопротивляюсь желанию прикрыть грудь руками. Это выставит меня слабой, а я не хочу казаться ему такой. — Эта камера не цифровая. И уверена, что ты не собираешься портить все кадры на пленке, открывая заднюю часть и засвечивая пленку.
Что это за выражение у него на лице? Никогда раньше не видела его у Пакса.
— Удивлен, что ты заметила, — говорит он. — И нет. Я не собираюсь этого делать. Иди, сядь вон на тот комод.
О, боже. Это не то, что я представляла себе, когда решила появиться в Бунт-Хаусе. Однако я заинтригована своей собственной новообретенной храбростью и никак не могу просто уйти отсюда сейчас. Поэтому просто делаю это. Гладкое, полированное дерево приятно холодит мою кожу, когда я приподнимаюсь, чтобы присесть на самый край комода.
Короткий проблеск одобрения мелькает в глазах Пакс. Он ждет, пока я устроюсь на комоде, а затем крадется вперед, словно хищник, охотящийся на свою жертву.
Его спортивные штаны скандально низко сидят на бедрах. Достаточно низко, чтобы я могла сказать, что на парне нет нижнего белья. Но я уже знала об этом, не так ли? И просто притворялась, что не замечаю растущую выпуклость в его штанах, но отрицать это больше нельзя, потому что я вижу очертания его члена. В деталях. Ствол и гребаную головку, и с каждой секундой эрекция становится все больше.
Дерьмо.
Пакс буквально самое горячее существо, которое я когда-либо видела. Его голова выглядит свежевыбритой. Он пахнет дождем и ненастными летними ночами. Черты его лица такие яростно мужественные, скулы гордые, линия подбородка такая острая, что об нее можно порезаться, и я не могу отвести взгляд. Никогда не могла отвести от него взгляд. Моя затяжная одержимость им была и остается моим благословением и моим проклятием. Самый сладкий рай и самый горький ад.
Парень улыбается, его губы многозначительно приоткрываются, и сильная дрожь пробегает по всему моему телу. Почему такая улыбка так опасна? Знает ли он, что может уничтожить целые цивилизации своим безжалостным ртом?
— Ладно, Файер. Раздвинь свои ноги для меня.
— Зачем?
— Затем что у меня в руке фотоаппарат, а ты моя муза. Что в этом такого?