Капюшон толстовки он набросил на голову загодя, еще в приемной, так что лица его точно никто не мог разглядеть. Но вот одну вещь, безусловно могущую привлечь ненужное внимание окружающих, сделать он все же должен был. Иначе никак. Воровато оглянувшись по сторонам, Андрей размашисто перекрестился, складывая кисть по-староверски, двумя перстами. Жест был быстрым, ловким и неоднократно отработанным, никто из шедших по улице даже не обернулся, не среагировал, просто не заметили. Зато видеокамеры, над входной дверью в салон колдуньи бесстрастно зафиксировали в свою цифровую память непривычное движение посетителя. Камеры установили лишь позавчера, через два дня после того, как за салоном закончили наблюдать, поэтому ни планировавший операцию Учитель, ни проводивший инструктаж Варяг, ни сам Андрей о них ничего не знали.
Легким шагом сбежав с железных ступенек, Андрей скучающей походкой праздного бездельника двинулся вдоль по улице, даже принялся фальшиво насвистывать какой-то попсовый мотивчик. Меж тем в голове все настойчивей и настойчивей пульсировали красным тревожным светом сменяющие друг друга цифры: "Два двадцать пять… Два десять… Два ровно…"
Ударило, когда он отошел уже метров на пятьдесят. Не грохнуло, не бабахнуло, а именно ударило. Звук докатился намного позже, сначала же он почувствовал, как содрогнулся под ногами асфальт, и дунуло в затылок горячим ветром. Потом был и звук. Грохот рвущейся на части вселенной хлестнул по ушам, забив их погребальным звоном колоколов, на секунду выключив его из ткани мироздания, бросив в необъятный и мрачный космос. Он будто черно-белую картинку увидел застывшую в безвременье улицу, замерших, словно вклеенные в янтарь мухи прохожих, остановившиеся без движения автомобили… Статичные нелепые позы, театр абсурда… А потом миг переноса в другое измерение закончился, и гулкая тишина взорвалась истошным воем автомобильных сигнализаций, пронзительным бабьим визгом, топотом ног, испуганной матерщиной и скрипом тормозов паркующихся к тротуару машин.
Теперь надо было уходить, смешаться с взбудораженной толпой и под ее прикрытием исчезнуть, раствориться в городской суете, так чтобы никто не вспомнил, никто не заметил. Капля в море, лист в лесу, иголка в стоге сена… Но он почему-то развернулся и будто в гипнотическом трансе, словно лунатик в полнолунье, побрел назад, медленно волоча ноги и тупо глядя перед собой. Губы сами собой шевелились, что-то говорили, но он не слышал своих слов. Лишь когда уже видны стали оплавленные стены, а в нос полез острый химический запах горелой взрывчатки, слух вернулся к нему. Лишь тогда он понял, что читает наизусть евангелие от Иоанна.
– Суд же состоит в том, что свет пришел в мир. Но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы.
Голос был едва слышен, то обрывался в середине слова, то почти пропадал, скатываясь в неясный хрип, то наоборот поднимался до визга. На него уже оборачивались, но он не обращал на это внимания, проталкиваясь сквозь становящуюся все плотнее и плотнее толпу.
Взрыв произвел куда большие разрушения, чем рассчитывал Андрей. Весь дом покосился в сторону своей каменной тушей, и теперь напоминал извращенное подобие знаменитой Пизанской башни. От квартиры, где располагался салон черной магии, осталась лишь груда беспорядочно наваленных сочащихся сизыми вонючими клубами дыма камней. Потолочные перекрытия тоже рухнули, добавляя сверху ставшие надежным надгробием бетонные плиты, часть стены, словно выхваченная ударом гигантской палицы, осыпалась наружу неопрятными скалящимися арматурой осколками. С ведьмой однозначно было покончено. Выжить в этом кромешном аду не смог бы никто.
– Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы…
Андрей протиснулся между чьими-то взмокшими потом спинами, отодвинул плечом в сторону, дородную бабу с неопрятными свалявшимися волосами и пробился почти в первый ряд. Тут и долетели до него слова, заставившие судорожно сжаться сердце.
– Девоньку-то за что? Совсем дите ведь, а ить не пожалели, сволочи… Ироды поганые…