Говорила стоящая рядом морщинистая старушка, в наброшенном на плечи пуховом платке. О ком это она? Неужели о ведьме? В замешательстве Андрей проследил ее взгляд и тоже увидел…
Девчонка и впрямь, наверное, была его ровесницей, может даже моложе… Бесстыдно торчащие вверх остренькие грудки, распахнувшийся до самого пояса легкомысленный шелковый халатик, присыпанный цементной пылью, припудренные ею же волосы, искривленное гримасой боли, застывшее навечно лицо. И огромная щерящаяся арматурой бетонная балка, размозжившая своим чудовищным весом все, что ниже пояса. Жирные кровяные потеки на сером бетоне… Вязкая, напитавшаяся пылью кровь, густеющая на глазах. Чудовищный цементный раствор, для строителей из фильмов ужасов.
Андрея ощутимо передернуло. Кто эта девушка? Откуда взялась здесь? Почему назначенная богомерзкой колдунье кара настигла ее?
Ах да, обрушились потолки… Он сам рассчитывал на это, надеялся, что это окажет дополнительный поражающий эффект. Выходит она жила над салоном колдуньи. Как он мог не подумать об этом, когда закладывал взрывчатку? Почему не сообразил тогда, что пострадают невинные? Выходит эта кровь теперь на нем? На нем? На том, кого сам Господь избрал орудием своего отмщения? Может ли такое быть?
– Ироды поганые… – вновь прозвучал рядом шамкающий старческий голос.
И отвечая ему, а больше другому, тому, что звучал где-то внутри него самого, Андрей выкрикнул во всю силу легких:
– А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге содеяны!
Люди испуганно шарахнулись в стороны, но он не обратил на них никакого внимания. Они не стоили того, чтобы на них отвлекаться, они были всего лишь жадной до зрелищ, тупой, вечно жующей биомассой. Им не было нужды что-то говорить, что-то объяснять, или доказывать, вообще не стоило тратить на них силы и слова. Но он все же повторил, уже повернувшись спиной к месту взрыва и глубоко вдохнув ядовитый парящий аммоналом дым:
– Потому что они в Боге содеяны! В Боге!
Толпа расступалась перед ним, беспрепятственно пропуская сквозь себя, и он шел, гордо вскинув голову, принимая испуг людей как непреложную данность. И даже когда где-то вдалеке надсадно завыли сирены, он лишь слегка ускорил шаг, понимая, что время у него еще есть. До приезда тех, кто действительно мог представлять собой опасность еще много времени…
Люди смыкались вслед за ним, искоса поглядывая вслед, впрочем тут же о нем забывая. Искореженный дом и труп раздавленной девушки занимали их куда больше, чем странные слова, невзрачно одетого паренька. Общее мнение о нем весьма коротко и точно выразил, давно не бритый работяга, воняющий на несколько метров вокруг себя мощным сивушным перегаром:
– Епнулся, пацан с перепугу! Бывает…
Мансур удобно откинувшись в мягком офисном кресле, прикрыл глаза. Полумрак, прорезаемый беспорядочным мельтешением ярких огоньков перемигивающихся между собой игровых автоматов давил на зрение, клонило в сон. Однако спать нельзя, он на дежурстве и пусть по дневному времени зал почти совсем пуст, но ответственность, лежащая на его плечах, от этого вовсе не становится меньше. Если вдруг заглянет кто-нибудь из старших и застанет его дремлющим, то ой-ой как не поздоровится. Хоть бизнес у них почитай семейный и все кто кормится с этих автоматов между собой родственники, но и по-родственному спросят так, что мало не покажется. Это у гасков принято взять на работу друга, или знакомого, чтобы он потом, прикрываясь твоим же именем, ничего не делал и только зря получал деньги. У чеченцев не так, родная кровь налагает только большую ответственность. Подвести или обмануть чужого, скорее уж доблесть, чем проступок, но не оправдать доверия своего – нет тяжелее преступления. От того и Мансур, даром что всего три месяца как приехал из родного села в горной части Чечни и еще не совсем обвыкся в полном суеты, снующих туда-сюда машин, спешащих по своим, непонятным делам гасков городе, но уже старается вовсю помогает чем может старшим, и, похоже они им довольны. Вот и должность у него уже важная – смотритель зала. Доверяют пока, правда, только самые легкие, дневные дежурства, когда посетителей совсем мало. Ну да это ничего, он еще себя покажет, и тогда обязательно оценят, дадут повышение, а значит придут к нему и деньги, и уважение соплеменников, и почет.
Мансур, почувствовав, что сладкие мечты вновь начинают уносить его в сон, резко выпрямился, встряхнулся, оглядев зал. Вроде все было в порядке: ряды автоматов по-прежнему зазывно мигали россыпью огоньков, из скрытых по углам динамиков лилась мягкая ненавязчивая музыка, а единственный посетитель все так же сидел, тупо уставившись на окошечки однорукого бандита. Если не глядеть на часы никогда не поверишь, что на улице самый разгар хлопотного рабочего дня, ярко светит солнце и шумным потоком текут по рекам-улицам люди и машины. В зале игровых автоматов свой мир и свое течение времени. И часы, кстати, здесь допускаются только те, что на руке у клиента, никакого больше напоминания о времени. Размеренно бегущие стрелки часов – первый враг, мешающий клиенту забыться и полностью отдаться игре. Потому и окна наглухо заделаны черными драпировками, чтобы изнутри не понять день сейчас на улице, или ночь. Ничто не должно отвлекать, ничто не должно напоминать о существовании за стенами зала другого мира с его проблемами и обязательствами. Клиент должен полностью погрузиться в игру, забыв обо всем на свете. И тогда он оставит в казино максимум денег, в идеале все, что есть у него с собой. А может и больше, игра под залог часов, золотых украшений, мобильных телефонов, тоже приветствовалась. Глупые урыски наивно верили, что вот сейчас им вдруг повезет. Начинали с того, что наудачу ставили сотню рублей, а кончали тем, что продавали украшения своих жен и дочерей, а то и их самих за возможность еще раз попробовать отыграться. За три месяца работы Мансур уже навидался таких, напитался к ним брезгливым презрением, и научился не испытывать в подобных случаях ни сочувствия, ни жалости.