– Да я… Я как-то не думал… Мне сказали, всего шестнадцать лет парню… Ну я думал, чего такого мог натворить… Мелочь какую-нибудь…
– Ну да, ничего крупного: покушение на умышленное убийство двух и более лиц, изготовление и хранение взрывчатых веществ… Подумаешь, ерунда какая!
Петрович опасливо глянул на сокамерника и отодвинулся подальше, словно опасаясь, что вот сейчас тот на него бросится.
– Да не бойся ты, я добрый… – покровительственно похлопал его по плечу Максим, неприкрытый страх который испытывал перед ним взрослый состоявшийся в жизни человек был ему приятен.
Неделя совместной отсидки пролетела незаметно. В зарешеченном мире долго тянутся часы и минуты, а дни, слагающиеся из них, по обыкновению наполненные однообразной скукой, похожие один на другой, как близнецы, прессуются, накладываются один на другой и от того проходят незаметно. Оглянешься назад и памяти даже не за что зацепиться, вроде бы, если верить календарю был день, а вроде никакого следа по себе не оставил, как и не было. Сокамерники вскоре более-менее привыкли, а вернее сказать притерпелись друг к другу. В замкнутом пространстве арестантской хаты это процесс неизбежный. Максим все еще не доверял до конца соседу, но уже оттаял душой, вел с ним вечерами за чаем долгие разговоры о всякой всячине и даже подумывал порой о беспочвенности своих первоначальных подозрений. В самом деле, не в Европах, чай живем, а в России матушке, а здесь никаких нерушимых правил и законов нет, за деньги любой вопрос можно решить. Так отчего бы и не поверить в рассказанную Петровичем историю. К тому же бывший чиновник и впрямь был весьма трусоват. Когда дело впрямую касалось возможности получить в морду, тут же шел на попятный, откровенно побаиваясь даже годившегося ему в сыновья Максима. Как-то не слишком вязалось это с образом камерного агента администрации. Ведь для подобной профессии, что ни говори, требуется немалое мужество.
Меж тем дела Петровича, в отличие от Максимовых, медленно, но верно приближались к счастливому финалу. С допросов сокамерник возвращался в приподнятом настроении, рассказывая, что выдвинутые против него обвинения разваливаются одно за другим, так как оставшиеся на воле друзья и покровители не сидят, сложа руки, а предпринимают все возможное для его освобождения. Вот и адвоката самого лучшего наняли за бешеные деньги, и со свидетелями поговорили, чтобы те чуть-чуть показания изменили… То, да се, вроде бы мелочи, а в итоге уже половина предъявленных эпизодов отпала сама собой, а скоро и остальные обрушатся, как карточный домик…
– О, молодой человек, они еще извиняться передо мной будут! Помяните мое слово! Я еще им иск предъявлю по возмещению морального ущерба!
Раздухарившийся Петрович расхаживал по камере гоголем, мечтая вслух о том, что он сделает в первую очередь, обретя, наконец, долгожданную свободу.
На Максима подобные разговоры наводили уныние. Он уже смирился было со своей участью, и готов был безропотно нести выпавший ему крест. Но это только до тех пор, пока он оставался один в своем замкнутом зарешеченном мире. Сейчас же, когда буквально на глазах, человек тоже насильственно лишенный Системой свободы того и гляди готов был выскользнуть из ее железных тисков, мужество оставляло юного патриота. А сердце наполнялось черной завистью. Почему? Почему все так несправедливо?! Почему у слизняка Петровича нашлись на воле верные друзья, которые не забыли, не бросили, протянули ему руку помощи? Почему никто не хочет помочь в свою очередь ему, Максиму, в отличие от этого проворовавшегося урода, страдающему за правое дело? Разве это нормально, разве правильно? Однако свои настроения Максим старался лишний раз не показывать, давил в себя гаденького червячка сомнения, но тот день ото дня шевелился в душе все сильнее, обретал все большую силу и власть над его разумом.
Последней каплей стал тот день, когда вертухай украдкой передал через кормушку Петровичу мобильный телефон.
– Полчаса, – строго предупредил. – Потом вернешь.
Петрович схватил мобильник, с жадностью утопающего, дотянувшегося до спасательного круга и, забившись на свою шконку, принялся названивать по разным номерам, то лебезя, то ругаясь, то прося, то угрожая…
Максим минут десять слушал, как сокамерник сыплет какими-то цифрами, названиями фирм, коммерческих банков и номерами документов. Потом отвернулся к стене, стараясь отключиться от происходящего. Ему связи с внешним миром было не видать, как своих ушей. У воспитывавшей его в одиночку матери не нашлось даже средств на то, чтобы нанять своего адвоката, и приходилось довольствоваться тем бесплатным, что предоставила в обязаловку коллегия, где уж тут говорить о взятках надзирателям и передаче мобильников. Опять больно кольнула явная несправедливость происходящего. В конце концов, оставшиеся на воле товарищи по борьбе могли бы и позаботиться о томящемся в плену соратнике.