– Платье из виссона, силуэта Ферт,– мама по-хозяйски распорядилась моим телом, завернув его в этот тончайший лён.
– Лён со временем залечит твои увечья, там где плоть слабая – он стянет нитью. Купайся в нем, спи в нем, танцуй и горюй в нем,– она расправила на мне пышные рукава, придавая им форму шара с обеих сторон, лентой обвязала меня узором так, что всё туловище моё стало стиснуто в вертикаль, я ощутила единственную опору в ступнях, глубоко вздохнула и почувствовала как по трубе моей юбки поднимается тепло земли, а концентрируется по обеим окружностям рукавов. Я стояла плотно, мама снизу глянула на меня удостоверившись, что стою и затянула ленту сильнее, закончив мой образ увесистым узлом, что немного оттягивал спину назад, раскрывая плечи.
– Сегодня твоё имя Фифа,– она подняла бровь и улыбнулась кончиками губ.
– Что это значит? Будет другое?– пыталась я остановить этими вопросами её устранение к свету костра, но я не успела.
Мама вышла к свету искр и я увидела её впервые такой. У неё было совсем другое платье, силуэт Аз, её волосы были уложены волнами на один бок, полностью открывая изящность подбородка и шеи. Причёска была выбрана природой неспроста, её ковал ветер, мама изогнула шею влево, а взгляд направила ввысь, под мягким светом костра мне казалось, что с темно-лазуритового неба её кудрями прямо в землю входил и свет и влага.
Платье силуэта Аз отзывалось на её движения клёшем, а руки она сложила горизонтальной линией, обняв локти. Этот царственный танец был только её, вся сложность её личности была гармонична в этом наряде, на своём месте. Мама светилась. Дав энергии сойти с небес и впитаться в землю, насытить её, удобрить. К её танцу начали подключаться в строгой очередности другие женщины. Каждая из них двигалась в своём собственном ключе, была неповторимой и разнообразие их силуэтов и энергий были похожи на сложный механизм, вращающий это место в своём собственном времени. Синергия женщин мне казалась чудом и не только мне, даже старые бабки приподнялись, в их улыбках искрилось желание жить.
Все чувствовали себя частью этого звездного шествия. Центральные фигуры начали замедляться и вытаскивать с обочин девушек, приводить в танец, помогая раскрываться в индивидуальности движения. Каждая знала своё место, и я не исключение, моё место рядом с мамой.
Я ждала когда она пригласит меня, от ожидания и статности осознания своего места в почетном кругу мой подбородок приподнялся, глаза заблестели, а их транс-вальс внезапно окончился и только тогда мама подошла ко мне.
Я ничего не стала спрашивать у неё, только вздернула нос и покосила глаза.
– Ну конечно,– сказала мама, – ты же Фифа!
Она произнесла способом выдувания воздуха из щёк, и мне стало ясно, что я ничего не значу.
– Сейчас будет твой выход, Фифа, – она сияла в улыбке и торжестве.
Из дальних неосвещенных закромов, как из задника, пошитого ветвями кустарников и диких цветов, украшенных тенью деревьев и всегда свежими рубцами гор выскакивали оголтелые тёлки. Уже издали я видела одинаковые, маркером очерченные угольные брови, даже тень шиповника не справилась с выпирающими губами, выходящими за пределы лица, словно их лики рисовали не кисти великих Луны и Венеры, а те, кто уже знал про линейку и транспортир. В их движениях не было ничего естественного, ни стыда, ни порядка, они словно искусственные и отверженные жеманно двигали телами, их ритм исходил не от песен бабок, в них вовсе не было музыки. Зато было ощущение, что у них есть поводырь. Удивление меня ошарашило, когда они добрались до софитов костра. Их облик был смело украшен: одинаковые платья, не имеющие силуэта, подчеркивающие пышность и дозволенность груди, ленты украшенные камнями врезались и перетягивали их тела, вызывая не то аппетит, не то устрашение, все дороги их одежд вели и открывали путь к тем местам, где природа наградила тело гущей волос, в надежде защитить. Мне стало смешно.
– Иди, твой выход, – мама повернула голову в хаос девок. Мне было ясно, что это либо шутка, либо наказание. Стыд покрыл меня.
Я вошла в их кругомель. Было понятно, что в этом окружении я должна занять место среди них или стать тем самым поводырём. Меня рисовала луна- это априори королевский градус, значит проводник я. Управлять шайкой этих полумертвых, жертвенных самок возмущением и презрительным взглядом, шлепком по щекам или ягодицам – дело ёмкое и не пристало. Девки жаждали от меня общения, вымаливая вопросами глоточек жалости к себе, потешаясь над моими нечесаными бровями и локонами, а я захотела сесть, обнять себя руками. Мама смотрела надменно и слегка улыбалась – в ответ я зарыдала что гром разнесся. Мои слёзы слаще свеклы с сахаром и пока я ревела танцы дикие и необузданные этих чудовищ не прекращались. Меня становилось меньше, чудовищ больше. Как только разум доложил мне об этой несправедливости гром слез стих. Эмоции подошла ко мне и обняла, мне пришлось встать, чтобы прижаться к ней и согреться, чтобы улыбнуться.