- А что, он играет в карты, маменька?
- Играет; конечно, не по большой, душа моя, не по-вашему, по-петербургскому; а до карт охотник: и в вист, и в бостон, и в преферанс - во что угодно.
- И в преферанс? браво! Так здесь и в преферанс умеют играть?
- Уж ты нас, провинциалов, голубчик, так ни во что и не ставишь?.. Ну, вот еще у тебя самый ближайший сосед, в двух верстах от тебя, наш уездный предводитель,
Боровиков Андрей Петрович, и с большим состоянием человек, вдовец; от покойницы жены у него два сына остались. Он все, бывало, с покойником братцем на охоту ездил и в бильярд играл.
- У Андрея Петровича, - продолжала Прасковья Павловна, - есть меньшой братец,
Илья Петрович, холостой. Он сделан опекуном над малолетними Свищевыми - пребогомольный, претихого нрава, с бельмом на правом глазу. Они, после раздела, с братом поссорились и не видятся друг с другом. Так, право, жалко. Еще человек бесподобный исправник наш…
Прасковья Павловна долго описывала соседей села Долговки, и затем все отправились гулять в сад.
Петр Александрыч, привыкший к столичной чистоте и роскоши, был недоволен своим деревенским запущенным садом и повторял ежеминутно, что надобно вычистить дорожки и посыпать их песком, смешанным с толченым кирпичом.
Приезжие отказались от ужина. Они чувствовали необходимость в отдохновении.
Часов в девять все разошлись по своим комнатам. Прасковья Павловна, прощаясь с сыном и невесткою, обнимала, целовала и крестила их; потом отправилась в детскую, посмотрела несколько минут с умилением на спящего внучка, также перекрестила его, приговаривая:
"Милое дитя, ангел" и проч., и поговорила с столичною нянюшкой, обещая ей подарить обнову.
Этот торжественный день, полный хлопот, тревог и разнообразных впечатлений, обитатели села Долговки и новоприезжие окончили различным образом.
Управляющий, выпивая ерофеичу на сон грядущий, думал:
"А славно все сошло, право! Петр-то Александрыч ничего не смыслит, и его можно надувать сколько душе угодно".
Прасковья Павловна, раздеваясь, рассуждала с дочерью бедных, но благородных родителей о своем сыне и невестке.
- Она, - сказала Прасковья Павловна, - очень мила, но есть что-то в ней странное, - этого нельзя не заметить, - и притом молчаливая какая-то.
- Я, по правде сказать, - возразила дочь бедных, но благородных родителей, снимая платочек с своей гусиной шеи, - совсем от нее не того ждала. И манеры у нее самые обыкновенные. Я не знаю, чему приписать ее неразговорчивость - или она горда, или, может быть… А Петр Александрыч премилый! Я просто им очарована. Что за ловкость, какие манеры, и должен быть большой зоил.
- Я тебе говорила, милая, заранее. В нем такое благородство, таким вельможей смотрит!
Петр Александрыч, потягиваясь на постели, думал: "Право, и в деревне можно найти некоторые удовольствия… Карты, бильярд, охота… у меня же чудесный погреб, по милости дядюшки…"
Петр Александрыч начинал засыпать. "Лафит рублей по восьми бутылка… Агашка недурна…"
Когда Ольга Михайловна осталась одна в своей комнате, она отворила окно. Это окно выходило в сад. На нее пахнул свежий, душистый воздух распускающейся зелени; вековые дубы отбрасывали от себя исполинские тени на широкий луг перед домом, облитый серебряным светом пар подымался от пруда, и сквозь просеку сада виднелись бесконечные поля в синеватом ночном тумане…
ГЛАВА III
Петр Александрыч первые два дня после приезда осматривал свои хозяйственные заведения, с сигарою во рту, с лорнетом в правом глазе и с хлыстиком в руке. Все внимание обратил он на псарню, которая была в самом деле устроена превосходно покойным его дядюшкою, величайшим любителем псовой охоты. И хотя содержание ее требовало значительных расходов, но она поддерживалась и после смерти его, как при нем, по приказу нового владельца. Молодой барин долго простоял на псовом дворе, забавляясь с собаками. Из всех собак особенно обратила его внимание одна легавая.
- А как ее кличка?
Управляющий, сопровождавший Петра Александрыча, заикнулся.
Вдруг исполин Антон очутился перед Петром Александрычем и пробасил:
- Тритон-с, любимая была дядюшкина собака; верхочуй.
Петр Александрыч занялся с Тритоном. Антон подошел к управляющему и прошептал, почесывая затылок:
- А что, батюшка Назар Яковлич, поговорите-ка барину-то о прибавке мне месячины… Ей-богу, иной раз ребятишкам есть нечего. Уж когда этак, знаете, что случится, так я готов с моей стороны всякое уважение вам сделать.
Антон искоса и значительно посмотрел на управляющего.
- Хорошо, Наумыч, хорошо, - отвечал управляющий тихим голосом. - Ты знаешь, когда я что сказал, то свято; я, дружок, и без барина могу тебе это сделать, изволь… Барин
- человек молодой, он и не станет входить во все эти мелочи.
- Да, именно что так. Ей-богу, Назар Яковлич! Вы всегда обо всем справедливое рассуждение имеете. - Антон понюхал табаку. - Спасибо вам за суконце; только уж не прибавит ли ваша милость еще два аршинчика…
- Изволь, изволь…
Из псарни Петр Александрыч отправился на конский двор; как лошадиный знаток, у каждого стойла он рассекал воздух хлыстиком и, окритиковав дядюшкиных кобыл и жеребцов, захотел взглянуть на водяную мельницу. Управляющий, показывая ему устройство мельницы, объяснил, сколько на ней ежегодно вымалывается хлеба и какие помещики имеют в ней участие по своим купчим. Эти объяснения и рассказы совсем не интересовали Петра Александрыча. За мельницей находилась довольно большая роща, и он пошел к этой роще, насвистывая и напевая какой-то водевильный куплет. Окрестности села Долговки впервые огласились петербургскими звуками, и куплет Александрийского театра смешался с пением и чириканьем божьих птиц… Помещик прошелся по роще и, обратись к управляющему, сказал:
- Знаете, какая у меня блеснула мысль? Из этой рощи недурно бы сделать парк, как в Царском Селе или Петергофе. Право! Тогда бы славно кататься в нем.
- Конечно, это было бы бесподобно, да дорогонько станет, - заметил управляющий почтительно.
- Отчего ж дорогонько? А крестьяне-то на что ж? Нанимать людей, кажется, незачем.
- А кто же барщину-то будет исправлять, Петр Александрыч?
- Барщину? Да, правда. Петр Александрыч засвистал…
Возвращаясь к обеду, на дворе у самого дома он ветретил Агашку. Агашка была одета несравненно чище других дворовых девок и даже обута, тогда как все другие ходили обыкновенно на босую ногу.
Поравнявшись с молодым барином, Агашка кокетливо опустила глаза и поклонилась ему. Петр Александрыч отвечал на этот поклон с большою приветливостию и даже обернулся назад, с минуту провожая ее взорами. Антон не мог не заметить барского взгляда. Он был одарен большою сметкою и, оставив барина, тотчас отправился за горничной и догнал ее у прачечной.
- Агафья Васильевна, наше почтение! - Агашка не обертывалась. - Агафья
Васильевна, что больно заспесивилась? - Он ущипнул ее.
- Ах ты, проклятый черт! как испугал меня, - вскрикнула Агашка. - Фу! так вот сердце и бьется.
- Ну вот, слава те господи! чего пужаться? Антон потрепал ее по шее своею грязной лапой. Агашка вывернулась из-под этой лапы.
- Нельзя ли подальше? - сказала она. - Смерть не люблю этих шуток.
- Вот уж и осерчала. Ах ты, барский кусочек! Недотрога королевна!.. А заметила ли ты, как наш-то на тебя поглядывает… Может, скоро и опять будет масленица, Агафья
Васильевна…
- Масленица? Пьяница проклятый! у тебя, видно, спьяну-то все в глазах масленица…
Первые дни для новоприезжих проходили довольно однообразно, особенно для
Ольги Михайловны. Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей не давали ей ни одной минуты покоя: первая преследовала ее неистощимыми ласками и беспрестанно изъяснялась ей в своих нежных, материнских чувствах; вторая - для того чтоб блеснуть своею светскостию, говорила ей все комплименты. Они вместе продолжали занимать ее наперерыв различными очень забавными деревенскими приключениями.