К пятнадцати годам кипа рисунков в огромном сундуке стала такой, что едва закрывалась тяжелая крышка. Ярр смотрел на мир так, как смотрят, наверное, на него поэты - те, что все движения души своей отливают в слова. Он отливал - в краски. В гневе или ярости из-под кисти его выходили резкие, едва намеченные силуэты башен и кровли домов. Весной, когда врывалось в открытое окно пение соловья, когда взгляд поднимался над крышей обыденности, лист бумаги покрывался влажной, туманной завесой. Потом на смену пейзажам пришли люди... и все чаще - она... еще незнакомая и от этого вдвойне прекрасная. Какой она придет к нему, когда настанет время?
Рисовать - как дышать, по зову души... Счастлива утренняя птаха во дворе, она может петь, когда захочет - ее никто не сгонит с ветки. Ему не дано и этого.
Пиры, охота, долгие часы в фехтовальном дворе или в княжеской Зале Совета - за плечом отца, хитрые, изворотливые речи, от которых бешенством сводит скулы. Нет, Ярраан ир-Лхор честно старался оправдать ожидания, вникал и слушал, разбирался и решал, когда приходилось, - куда деваться. И научился спорить, не обращая внимания на бешено вздергивающуюся бровь отца, и даже однажды настоял на своем - и князь, скрепя сердце, признал после, что сын был прав. Но если к делу не лежит душа, если оно - только повинность, а не радость, то странно ли, что все чаще хочется бежать из княжеского терема куда глаза глядят.
И Ярр, оседлав коня, все чаще носился, очертя голову, по окрестным лесам. Или, запершись, углем зло исчеркивал листы... но удачных рисунков становилось все меньше и меньше. Или, одевшись поскромнее, бродил по улицам города, смешиваясь с толпой - вот как сегодня. Один - если не удавалось выманить с собой брата.
Братья-княжичи внешне были схожи почти как близнецы. Одинаково высокие и худые, с резкими и четкими чертами лица, темноволосые... только глаза старшему достались материнские - серые, а младший унаследовал темно-карие - отцовские. Но если лицами они походили друг на друга, то внутренне не было у них, кажется, ни одной общей черточки. Ярраан гораздо охотнее проводил время над старыми летописями, чем в фехтовальном зале; на охоте присутствовал лишь по необходимости, чтобы избежать упреков отца; более тратил время на всякую заумь, как с досадой называл князь разговоры старшего сына с заезжими книгочеями. Бораан уже в четырнадцать лет обошел брата в воинском деле, все чаще стоял за плечом князя, если то было не на официальном приеме, и не сказать, чтобы советы его были уж вовсе лишенными смысла.
Бог весть, как желал бы поменять сыновей местами сам Ираан-ир-Лхор. Старший, Ярраан, унаследовал непрактичность, мечтательность и прямолинейность матери; младший, Бораан, хитростью и житейской сметкой пошел в отца. Часто огорчался и одновременно радовался старый князь, видя, как легко и быстро постигает мудрости придворной дипломатии младший - ах, каким бы стал он наследником, правителем, как расцвело бы при нем княжество! Да нельзя, нельзя... древний, еще прапрадедом установленный закон - править дОлжно старшему из рода ир-Лхор; изменить бы - но как? И все чаще глаза Ираана вспыхивали гневом, когда он отчитывал старшего - «Ты мой наследник, с тебя больше спрос», и так же теплели они, обращаясь на младшего. И горько корил он рано умершую жену - что же ты наделала, почему родила их не так, как следовало бы; ну почему хотя бы не близнецами!
Братья же, при всей внешней и внутренней несхожести, любили друг друга. Мать - княгиня Реада - умерла, когда Ярру минуло семь, а отец скуп на ласку. Как два птенца, княжичи жались друг к другу после смерти матери; утешали и укрывали один другого от гнева отца; вместе придумывали шалости и поровну получали наказания. И вместе огорчались, видя, как неодинаково отношение к ним отца.
Со временем стало очевидно, что первым советником будущего князя станет его младший брат - Бор с легкостью усваивал и часто применял на практике хитрости дипломатии и суровые законы государственных интриг, тогда как Ярра, прямолинейного и решительного, часто ставили в тупик неписанные правила политических маневров. Но таким же очевидным было и то, что во всем, что касается мудрости иной, не житейской, Бор до самой смерти будет спрашивать совета у старшего брата. Бор сам себе не решился бы признаться, как зачастую после разговора с непрактичным, замкнутым и мечтательным братом у него становилось легче на душе. «Что ты за человек такой, с тобой полчаса поговоришь - жить снова хочется», - с усмешкой признавался он, Ярр же в ответ лишь улыбался.
Что ж, утешал себя Ираан-ир-Лхор, будет хотя бы мудрый советник у глупого правителя - и на том спасибо. Иной раз, в глухую минуту предрассветной бессонницы, когда никого в целом свете не было, чтобы помочь и утешить, думалось в горьком подпитии князю: а ведь бывало и так, что по какой-то причине старший отрекался от княжения. Может быть... и тут же отгонял такие мысли. Старший сын честно старался стать для отца хорошим. Не вина его, а беда, что это у него не всегда получалось.