"Да как же вы не понимаете, – орут на него помрежи, – это же абсолютно не та эпоха!!" Совсем достали бедного: он упер руки в боки и возопил: "Эпоха не та? А питания – та?!!"
Марчелло Мастрояни всегда тяготел душой к российскому театру. В 60-е годы он приехал в Москву с одной только целью: пообщаться с артистами «Современника» и посмотреть на Татьяну Самойлову, насмерть поразившую его в фильме "Летят журавли". В Москве же вдруг попросил показать ему, где артисты пьют, и его повели в ресторан "Дома актера". Однако расторопные кэгэбэшники перед его приходом успели разогнать всю актерскую пьянь, "чтобы не скомпрометировали", и Мастрояни увидел пустые залы: артисты, как ему сказали, все репетируют и играют. И только в дальнем зальчике одиноко напивался могучий мхатовец Белокуров, которого не посмели "разогнать". Увидев Мастрояни, он ни капли не удивился, а налил полный стакан водки и молча показал рукой: выпей, мол. Мастрояни вздрогнул, но выпил. После чего Белокуров крепко взял его за волосы на затылке, посмотрел в глаза популярнейшему актеру мира и рокочущим басом произнес: "Ты… хороший артист… сынок!"
Под старость лет мхатовские корифеи при старательном участии "власть предержащих" превратились в небожителей, почему и вытворяли, что хотели. Была у них очень популярна такая игра: если кто-то из участвующих говорит другому слово "гопкинс!", тот должен непременно подпрыгнуть, независимо от того, в какой ситуации находится. Не выполнивших постигал большой денежный штраф. Нечего и говорить, что чаще всего «гопкинсом» пользовались на спектаклях, в самых драматических местах…
Кончилось это тем, что министр культуры СССР Фурцева вызвала к себе великих "стариков". Потрясая пачкой писем от зрителей и молодой части труппы, она произнесла целую речь о заветах Станиславского и Немировича, о роли МХАТа в советском искусстве, об этике советского артиста. Обвешанные всеми мыслимыми званиями, премиями и орденами, стоя слушали ее Грибов и Массальский, Яншин и Белокуров… А потом Ливанов негромко сказал: "Гопкинс!" – и все подпрыгнули.
В Малом театре был когда-то артист Живокини – большой такой, басовитый, полный серьезного уважения к своей персоне. В концертах выходил на сцену и говорил о себе в третьем лице приблизительно такой текст: "Господа, внимание! Сейчас с этой сцены будет петь артист Живокини. Голоса большого не имеет, так что какую ноту не возьмет, ту покажет рукой!"
Говорят, суровая Пашенная, бывшая в силу своего положения, по существу, хозяйкой Малого театра, недолюбливала артиста Кенигсона. И однажды, отвернувшись от него, в сердцах брякнула: "Набрали в Малый театр евреев, когда такое было!" "Вера Николаевна, – вспыхнул Кенигсон, – я швед!" "Швед, швед, – пробурчала своим басом Пашенная, – швед пархатый!"
Малый театр едет на гастроли. В тамбуре у туалета стоит в ожидании знаменитая Варвара Массалитинова. Минут пятнадцать мается, а туалет все занят. Наконец, не выдерживает и могучим, низким голосом своим громко произносит: "Здесь стоит народная артистка РСФСР Массалитинова!" В ответ из-за двери раздается еще более мощный и низкий голос: "А здесь сидит народная артистка СССР Пашенная! Подождешь, Варька!"
В тридцатые годы – встреча артистов Малого театра с трудящимися Москвы. Речь держит Александра Александровна Яблочкина – знаменитая актриса, видный общественный деятель. С пафосом она вещает: "Тяжела была доля актрисы в царской России. Ее не считали за человека, обижали подачками… На бенефис, бывало, бросали на сцену кошельки с деньгами, подносили разные жемчуга и брильянты. Бывало так, что на содержание брали! Да-да, графы разные, князья…" Сидящая рядом великая «старуха» Евдокия Турчанинова дергает ее за подол: "Шурочка, что ты несешь!" Яблочкина, спохватившись: "И рабочие, рабочие!.."
Яблочкину попросили однажды отбить талантливого студента-щепкинца от армии. Набрали номер военкома, дали ей трубку. "С вами говорит, – величественно зарокотала та, – народная артистка Советского Союза, лауреат Сталинской премии, председатель Всероссийского театрального общества, актриса Малого театра Александра Александровна Яблочкина! Голубчик, – тут она сменила тон на проникновенный, – такая беда! Друга моего детства угоняют в армию! Так уж нельзя ли оставить? Сколько ему лет? Да восемнадцать, голубчик, восемнадцать!"
А то еще заседала Яблочкина в каком-то президиуме. Ну, подремывала по старости, а Михаил Иваныч Царев ее все под столом ногой толкал… А как объявили ее выступление, тут уже посильней толкнул, чтобы совсем разбудить. Яблочкина встала, глаза распахнула и произнесла: "Мы, актеры ордена Ленина Его Императорского Величества Малого театра Союза CCP!.."
Уже на исходе лет своих, рассказывают, Турчанинова как-то звонит Яблочкиной: "Шурочка, я тут мемуары затеяла писать! Так не припомнишь ли: я с Сумбатовым-Южиным жила?"
Замечательный актер Малого театра Никита Подгорный входит в родное здание, и к нему тут же бежит молодой актер с новостью про помрежа: "Никита Владимирович, знаете? Алла Федоровна ногу сломала!" Подгорный тут же деловито спрашивает: "КОМУ?!"
Никита Подгорный, как и многие артисты Малого, любил отдыхать в Доме творчества «Щелыково» – это бывшая усадьба А.Н. Островского в Костромской области. Местом особых актерских симпатий на территории здравницы традиционно был маленький магазинчик вино-водочных изделий, в просторечии называемый "шалман". Так вот, однажды в этот шалман вдруг перестали завозить "изделия". День проходит, другой, третий – нету! Артисты, привыкшие поддерживать творческое самочувствие по нескольку раз в день, занервничали. Собирались, обсуждали ситуацию… Выход нашел Подгорный, неожиданно вспомнив про одного провинциального артиста, отдыхавшего там же об эту пору. Они вдвоем прибежали на почту, где Подгорный сурово продиктовал почтарке срочную телеграмму: "Кострома, Обком партии. Обеспокоены отсутствием вино-водочной продукции магазине Дома творчества "Щелыково". Подписи: Подгорный, Брежнев". Почтарка в крик: "Ни в какую, – говорит, – не отправлю!" И тут ей Подгорный: "Не имеете права!" И торжественно – оба паспорта на стол. А второй-то и вправду – БРЕЖНЕВ, черным по белому!