«Потянуло к ней, но сразу же отказать себе в этом.
Беспрерывная борьба внутри себя, с собой, со сверх-Я. Находит эту возможность В ЕЕ БЛИЗОСТИ. УКРЕПЛЯЕТ СЕБЯ».
Предложение Саши вместе уехать в Америку застало врасплох:
«Очень растерялся, и в этом нашел возможность сближения».
И дальше неконтролируемый поток сознания почти по Джойсу:
«Давайте сделаем революцию, а? Немыслимость этого! Нет, нет! Это сверхзапретное.
Внутри-то я уже решился, — мне нужны аргументы, чтобы решиться. Здесь выход. Преодолеть себя. А вдруг? Выплеск.
Соломка, за которую уцепился.
Шура манит, но это предательство себе, своим идеалам.
Гордость не дает признать, что это его сломала жизнь — в себе ищет причины.
Что ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?»
Смоктуновский во всех своих записях дает подробности и переходы, которые, кажется, не рассчитаны на зрительный зал. Как средневековые мастера с одинаковой тщательностью вырезали фигуры на порталах собора и узоры на его крыше, где они видны только Господу Богу, так и он тщательно отделывает малейшие нюансы, которые никогда не дойдут во всем своем объеме до зрителя. Но как эта резьба на крыше придавала собору законченность и цельность, так и эти недошедшие детали создавали ощущение глубины и полноты каждого мгновения сценической жизни и ощущение подвижной изменчивости ясного четкого рисунка роли, потому всякий спектакль ты улавливаешь какую-то новую грань настроения той или иной сцены.
После записей, сделанных как бы из «нутра» Иванова, неожиданный выход и взгляд на ситуацию со стороны; Смоктуновский фиксирует свое отношение к герою на рандеву:
«АХ, КАК МНЕ ЖАЛЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА. ОН ИСПУГАН ТЕМ, КАКОВ ОН СЕЙЧАС ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ? ОН ХОЧЕТ НАЙТИ ОБЪЯСНЕНИЕ ЭТОМУ».
Действие третье
В своих записках на полях роли Смоктуновский проводит работу как бы обратную работе писателя. Писатель укладывает хаос чувств, идей, проблем, переживаний в чеканные строки. Смоктуновский идет от чеховских фраз к тому, что стоит за ними. Воскрешает сумятицу мыслей, Чувств, тайных желаний в мозгу и душе героя. Он как бы «взрывает» как плугом поле текста:
«Тайна какая в нем...
Человек, созданный служению людям, не может жить без этого служения.
Сегодня я хочу и буду хороший. С Сашей кончено все.
Хочу спасти человека, хочу спасти Сарру.
С Шурой все, все!!!» (фраза замечательно двусмысленная: «с Шурой все кончено!» И другой вариант: «все — с ней»).
И тут же: «В 3-м действии он уже начинает огрызаться».
Смоктуновский исследует странный феномен человеческой психики: принеся себя в жертву долгу, немедленно возненавидеть тех, ради кого эта жертва приносится. В первом и втором действиях Иванов ощущал себя виноватым перед женой, перед окружающими (Боркиным, Шабельским, Лебедевым, Львовым) и потому был с ними мягок, терпим, снисходителен. Как только он решил пожертвовать своей любовью, вернуться к своим обязанностям, то немедленно ощутил право срываться, делать замечания, причинять боль...
Сотни раз он заставал выпивающие компании в своем кабинете, но тут впервые почувствовал право взорваться, выразить свое отвращение: «Господа, опять в моем кабинете кабак завели!.. Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого... Ну, вот бумагу водой облили... крошки... огурцы... Ведь противно!» Идя по нарастающей, это душащее раздражение, острая ненависть ко всему и всем, прорвется во фразе жене: «Замолчи, жидовка!» и «Ты скоро умрешь...".
Акт построен как его выяснения отношений по очереди со всеми: с Лебедевым, Львовым, Сашей, Боркиным, женой... И с каждым он непривычно резок, груб и безжалостен.
Он разговаривает со своим старым другом, и тот, краснея и заикаясь, говорит о жене, о Зюзюшке, которая прислала вытребовать долг... Друг смущается, предлагает собственные утаенные от семейного бюджета деньги, пересказывает местные сплетни и хвалит дочь... А Иванов чувствует растущую скуку, раздражение, даже ненависть к старому истасканному болтуну, отцу той самой Шуры, с которой «все, все, все». По Смоктуновскому, владеющее им чувство:
«Надоел ты мне брат, уходи.»
Он боится попасть в море произносимых Лебедевым жалких, глупых слов, остро ощущает унизительность ситуации. Смоктуновский выделяет важный оттенок:
«Боязнь попасть в пошлость этой среды».
Он говорит о чувстве опустошенности, которое разрушает его жизнь, больше всего боясь, что это прозвучит как жалобы на судьбу, жизнь, среду...
«Я НЕ БУДУ ОБВИНЯТЬ ЖИЗНЬ: Я САМ СЛАБ, Я САМ ВИНОВАТ».
Он говорит не с Лебедевым, а помимо него. И после ухода Лебедева продолжает разбираться сам с собой: