– Ах, Миша, – сказал ему врач, – если вы так играете больным, то как же вы могли бы играть здоровым!
Таль грустно улыбнулся…
Он отказался тогда от операции, так как опасался, что не сможет участвовать в зональном турнире. После чемпионата ничто ему уже не мешало. Оперировался он осенью 1969 года в Тбилиси. Таль очень любил этот город, где, он знал, очень любят его. Операция прошла хорошо, и спустя двадцать дней Таль уже участвовал в тбилисском международном турнире.
Отныне, слава богу, приступы перестали мучить его, и Таль наконец-то почувствовал себя здоровым, как может, правда, чувствовать себя здоровым человек, которому (после нескольких сложных операций) вырезали почку. Он собирался вновь серьезно заявить о себе, собирался начать новую жизнь. В здоровом Тале – здоровый дух! Он вдруг почувствовал, как, однако, был прав автор этого шутливого изречения.
Но вернуть себе прежнее положение было не так-то просто.
Насколько пошатнулась в этот период его репутация гроссмейстера эсктракласса, можно судить по тому, какое место отводили ему коллеги в шахматной иерархии. Фишер, Спасский, Ларсен не включили Таля в шестерку сильнейших. Всемирное жюри, присуждающее шахматного «Оскара», не нашло Талю места даже среди шестнадцати гроссмейстеров.
Но и это было еще полбеды. Поставив Таля в марте 1969 года пятым в списке сильнейших наших гроссмейстеров, в ноябре следующего года Федерация шахмат СССР не допустила его к участию в чемпионате страны, проходившем в его родной Риге, предпочтя ему одного из мастеров. После операции Таль, если не считать нескольких не очень сильных турниров, сыграл лишь четыре партии с Найдорфом в «матче века», где сборная СССР встретилась со сборной мира. Счет встреч с Найдорфом – 2:2 – несколько разочаровал тех, кто продолжал верить в Таля. Поэтому он рвался показать себя в настоящем деле, но его лишили этой возможности…
Кто знает, может быть, Таль должен быть благодарен этой жестокой несправедливости судьбы? Потому что то, что его списали с турнирного корабля, да еще в порту Риги, на глазах у его самых преданных почитателей, продолжавших верить в своего любимца, нанесло его самолюбию долго не заживавшую рану. Мало сказать, что Таль был обижен этим нелепым решением – кажется, впервые в жизни недавний баловень фортуны почувствовал себя оскорбленным. Это был психологический стимулятор большой силы.
Спустя много лет казавшийся лишенным особого честолюбия Смыслов показал ошеломленному шахматному миру, как опасно сердить даже уже прирученного, казалось бы, медведя. В 1977 году Смыслов занял третье место в сильном международном турнире в Ленинграде. После окончания турнира он дал интервью, в котором, между прочим, сказал:
«В последнее время мне часто приходится слышать эпитеты «ветеран», «старейший участник турнира», что, откровенно говоря, не вызывает у меня положительных эмоций».
О том, какие в точности эмоции вызывали эти эпитеты у Смыслова, шахматный мир узнал в 1983 году, когда тот в 62 года добился выхода в финал соревнования претендентов!
Таль переживал обиду молча, однако иного выхода как побеждать у него уже не было. Но как? После мачта с Корчным он окончательно убедился, что ломать свой стиль нельзя. В то же время лучше, чем кто-либо другой, Таль понимал, что и играть в своем прежнем стиле он уже не может.
И не потому, что его, Таля, освоили (хотя жесткий прессинг по всему шахматному полю, какой применил, например, Ботвинник в матч-реванше или же Спасский в матче претендентов, конечно же сильно мешал создавать позиции с предпосылками для рискованных атак). Не те были уже нервы, не тот после тяжелых операций организм, не те феноменальные способности к счету вариантов и не та после всех перенесенных неудач вера в себя.
Разумеется, Таль мог пренебречь всем этим и играть «по-старому», т. е. по-молодому и в отдельных партиях сумел бы блеснуть волшебством своего уникального комбинационного дара, но для этого он должен был примириться с ролью чистого художника, не претендующего на стабильные спортивные успехи. Однако стук захлопнувшихся перед ним дверей рижского чемпионата страны долго отдавался в его ушах. И шахматист, «исключительно развитый односторонне», начал осваивать разностороннюю игру.
Может быть, ему надо было не столько переучиваться, сколько учиться умению сдерживать свои порывы, свой темперамент? Петросян ведь давно говорил, что Таль сильнее всего играл в 1957 году, когда еще не вкусил запретного плода «неправильной» игры – с захватом инициативы ценой ухудшения позиции – и когда его стиль при всей агрессивности отличался гармоничностью.