«Я прошу вас, – сказал Фишер Тайманову, – прохаживаться у меня за спиной». Не стоит доказывать, как удивлен был Тайманов этой просьбой, но, желая сохранить лояльные отношения с партнером, согласился.
При счете 2:0 в пользу Фишера Тайманова навестил президент шахматной федерации США Эдмондсон и, не скрывая того, что осознает неловкость своей миссии, попросил Тайманова соблюдать просьбу Фишера до конца матча, то есть возвести ее в правило, пусть и временное. Можно было, конечно, обойтись без этого напоминания: раз Тайманов пообещал Фишеру гулять вне пределов «видимости», не было никаких оснований считать, что он поступит вопреки желанию своего требовательного партнера. «Хорошо, – сказал Тайманов. – Я согласен. Только передайте Бобби, чтобы он во время моего хода не тряс ногой под столом. Я тоже имею нервы…»
Фишер выглядит в этом эпизоде несколько странным. Во всяком случае, скорее можно понять тех, кому была не по душе манера Алехина кружить вокруг столика и смотреть на доску из-за спины партнера, особенно когда позиция великого шахматиста становилась грозной…
Говорят, что в современном театральном искусстве все более просвечивают сквозь сценический образ личностные качества актера. И в современном шахматном искусстве, несмотря на бурный поток теоретической информации, личность человека – особенности его мировоззрения, характера, психики – сказывается очень отчетливо. Впрочем, так же было и раньше.
Сохранилось немало воспоминаний о том, как вели себя во время шахматной игры те или другие мастера прежних времен. Шахматы как борьба, как искусство стали сейчас во многом иными, чем раньше, но всегда были, есть и будут любители нервно бегать по сцене либо сидеть, не вставая, все пять часов игры. По-видимому, шахматы так поглощают психику шахматистов, так прочно овладевают их мышлением в процессе игры, что те не всегда в состоянии контролировать себя или во всяком случае видеть себя со стороны. Но и в том и в другом случае их манера, их стиль поведения представляют для зрителей исключительный интерес.
По свидетельству уже упоминавшегося С. Кананыкина, героем московского международного турнира 1925 года был отмеченный печатью гениальности 21-летний мексиканский маэстро Карлос Торре, выигравший знаменитую партию у Эмануила Ласкера. «…Изумляли, – писал Кананыкин, – не только его успехи, но и совершенно необычная манера игры: он почти не сидел! При первой же возможности он порывисто вставал и принимался расхаживать… в стремительном темпе ходока-марафонца. Никогда до этого (да и после) я не встречал такого бьющего через край игрового волнения».
Это волнение было следствием (или причиной?) психического расстройства, которое вскоре помешало талантливому мексиканцу выступать на шахматном поприще.
Полной противоположностью была манера игры Ласкера – он мог просидеть за доской с неизменной сигарой долгие часы: в нем не бурлило игровое волнение, в нем шел процесс философского осмысления того, что происходит на доске, осмысления того, что происходит в душе противника. Когда Торре одержал блистательную победу, Ласкер, по словам С. Кананыкина, под аккомпанемент неистовых аплодисментов возбужденных болельщиков «с эпическим спокойствием положил короля и тихо сказал, что он все время помнил об этой угрозе, но в последний момент о ней… «просто забыл».
Ласкер и Торре находились в смысле манеры вести себя за игрой на разных полюсах, но имели при этом нечто общее – оба были очень естественными в своих проявлениях. Между тем известно немало случаев, когда шахматисты, причем самого высокого класса, прибегают подчас к подлинно актерским приемам, стараясь ввести противника в заблуждение. Не в обиду истинным актерам будь сказано, тут уже происходит полное слияние шахматиста и лицедея, хотя в отличие от актерского искусства, цель которого – произвести максимальное художественное впечатление, здесь исполнитель откровенно стремится к личной выгоде.
При этом случается, что шахматист сознательно пренебрегает требованиями этики, более того, откровенно нарушает ее. Слабым оправданием подобных действий может быть лишь то, что шахматист находится в этот момент во власти всепоглощающего азарта, заставляющего его забыть даже о приличиях.