Отвечая на укоры по поводу того, что он иногда долго думает над первым ходом, Бронштейн писал: «Прошу поверить гроссмейстеру на честное слово, что если он думает, значит, ему есть над чем подумать». В принципе я верю гроссмейстерам на честное слово, но в данном случае – нет.
Впрочем, некоторая ненатуральность поведения – это до начала схватки. Потом Бронштейн в ответ на аплодисменты может улыбнуться, а в случае незаслуженного поражения – подняться из-за столика с застывшей гримасой на лице. Оказывается, и ему, великому мистификатору, ничто человеческое не чуждо.
А в том, что амплуа или, по крайней мере, любимая роль Бронштейна – мистификация, сомнений у меня нет. Он не любит признаться в очевидном, любит наводить тень на плетень, даже когда потом сам «разоблачает» себя.
Однажды он рассказал в печати о концовке своей партии с мастером Черепковым из XXVIII чемпионата СССР, в которой оба противника были в цейтноте. Приведя красивый вариант с жертвой ферзя, который мог случиться, но не случился в партии, Бронштейн пишет, что этот вариант он «проморгал» (здесь кавычки потому, что я цитирую Бронштейна).
Итак, проморгал? Но несколькими абзацами выше Бронштейн, имея в виду именно этот вариант, говорит:
«Значит, вот чего черные не видели? Неизвестно (! – В. В.), Никто ведь не записывает мысли игроков во время партии. А после… мало ли что мы рассказываем после (! – В. В.). Но, читатель, если уж он интересуется комментариями гроссмейстера, должен ему хотя бы изредка верить».
Обратите внимание: хотя бы изредка! А собственно говоря, почему изредка? Почему не всегда? Но нет, на «всегда» честный Бронштейн не претендует, он оставляет себе маленькую лазейку – «мало ли что мы рассказываем после…»
А одно свое шахматное произведение, посвященное опять-таки окончаниям двух его партий, Бронштейн озаглавил недвусмысленно и необычайно верно: «Фокус-покус».
Сначала идет небольшое вступление, в котором автор излагает суть своей задачи: подобно фокуснику, раскрывающему публике свои секреты, он решил рассказать, «как надо обманывать за шахматной доской… честным путем». Итак, речь пойдет о том, что шахматисту приходится быть актером, «приходится вести двойную игру».
Словом, Бронштейн нашел восхитительную комбинацию с жертвой ладьи, но ведь надо еще противника заманить на это положение. А как? А вот как:
«Появилась надежда – партнер может подумать, что я не считал варианты, а руководствовался общими соображениями… Все же заколебался: а если он все видит? И вдруг осенило, боже мой, да ведь тут налицо чудесная имитация «зевка»! Когда я туда, он сюда, я туда… ну, конечно, этот ход я должен был бы просмотреть…
К счастью, приблизился цейтнот. Вот, думаю, хорошо, посмотрю еще пяток минут и потом как бы «из общих соображений» проведу сразу серию ходов».
Далее Бронштейн рассказывает, как он всячески старался и «шаблонными» ходами и чисто внешне показать противнику, будто бы не видит проигрыша своей пешки, что в действительности позволяло ему нанести ошеломляющий тактический удар.
Но вот все свершилось, противник попался на удочку, взял пешку. «Врать не буду, – пишет дальше Бронштейн, – душа моя ушла в пятки, а сердце не то что замерло, нет, остановилось. Пытаюсь успокоиться, а сам считаю, туда-сюда, туда-сюда. Вроде бы все верно. Тяну руку, дрожит, неверная. Все же пересилил…» Далее следуют ходы и завершающее: «Бах!!»
Здесь все страшно любопытно: мало, оказывается, найти комбинацию, надо еще создать иллюзию «зевка», «честную» иллюзию, а не ту, какой воспользовался Найдорф на Олимпиаде, надо еще «сыграть зевок», именно сыграть – это самое точное слово. А после всего этого надо еще и унять волнение; унять дрожь в руке. Да мало ли что еще надо шахматному актеру в кульминационный момент драмы!..
Концовка второй партии – с Микенасом. И здесь фантазия подсказала Бронштейну возможность красивой комбинации. Но чтобы она состоялась, надо создать для нее предпосылки. Но «опять проблема, ведь раз вижу я, значит, видит и партнер. Нельзя ли отвлечь его внимание. Прежде всего, надо не менять позы и сохранять скучный вид. Ну да, глаза-то блестят. Нет, к счастью, очки у меня с дымчатыми стеклами».
Не правда ли, удивительная исповедальность? Дымчатые очки, кстати, надевал Бенко, играя с Талем, Корчной – играя с Карповым, до Корчного, оказывается, пользовался ими (со специальной целью!) и Бронштейн. И не только для того, чтобы скрыть блеск глаз. Ведь в том же «Фокусе-покусе» он в числе общепризнанных «чтецов чужих мыслей» называет наряду с Мессингом и Куни также и Таля. Может быть, и это мистификация читателя? Не знаю, сказано-то у Бронштейна всерьез.