Но образ Инги несет нечто большее, нежели раздумья о возможности невинных жертв во время военной бури. Думается, что если бы Форда заинтересовала подобная человеческая судьба, он стал бы искать героиню по другую сторону фронта. Инга - представительница определенного социального слоя немецкого народа: пассивного, несчастливого в своей судьбе до жалости и тем не менее несущего ответственность за многое, что произошло в 30-е и 40-е годы в Европе. Кратко говоря, вина таких Инг - в их пассивности, в приятии всего, что несет бытие, в том числе и того, что в конечном счете оборачивается преступлением против них же самих.
В покинутом немцами городе Инга остается лишь потому, что остался отец. Сознание ошибки мучает ее, и когда отец готовит медикаменты, когда ее сестра Лиззи бродит где-то в поисках съестного, эта красивая, с заносчивым лицом невеста гитлеровского офицера безвольно клянет судьбу. Напряженная фигура, злые слова, взгляд - все выражает беспредельный страх. Понятие долга, удерживающее отца, и веселая приспособляемость Лиззи непонятны ей. Она живет остатками идей своего привилегированного прошлого, но прежде всего - страхом перед возмездием.
И ее страх материализуется в банде оборванных, заросших, озверевших от голода и опьяненных свободой мужчин, может быть, впервые за много лет увидевших женщину.
Слом быстрый и предельно жестокий. Позже мы видим Ингу уже постаревшей, опустошенной, потерявшей остатки воли женщиной. Блестящей сценой с манекенами Форд - великий мастер "многослойного", полного скрытого смысла экранного изображения - помогает актрисе, как бы вводит зрителя в преддверие того, что должно произойти. Поляки в поисках пристанища заходят в магазин дамского платья. Разбитые витрины, опустошенные прилавки, раздетые манекены. И молодые парни начинают шутливо ухаживать за куклами. Позже те же подвыпившие ребята столь же развязно ухаживают за Ингой. Если бы она возмутилась, запротестовала или хотя бы взмолилась, ей, может быть, сказали бы грубость, но оставили бы в покое. Но Инга уже сломлена, она, как кукла, молча, с неподвижным лицом позволяет обнимать себя, раздевать, рассматривать ... Как манекен, она не способна ни понять, что здесь - другая ситуация, что здесь все зависит только от нее, неспособна оценить значение защиты Яна и его схватки с друзьями. Она просто уже неспособна рассуждать.
С огромным мастерством показывает Беата сложное состояние своей героини - состояние внешнего "манекенного" спокойствия и одновременно внутренней истеричной взвинченности, почти умопомешательства. Предельно скупой жест выражает напряженную работу мысли. Даже полная неподвижность лица и тела в этой сцене с подвыпившими поляками позволяет зрителю ясно читать все, что думает и переживает Инга сейчас, стоя на столе в одной сорочке.
Собственно говоря, мысль ее вертится в замкнутом кругу: немцы побеждены и потому должны платить, она - немка и уже потому виновна. И именно прежде всего в Инге, в этой изломанной девушке, тема фильма, тема вины и возмездия получает наибольшее заострение. А наблюдать игру Беаты - наслаждение, какое всегда получаешь при встрече с подлинным искусством. Очень точно выдерживая общую линию поведения своей героини, актриса время от времени добавляет к готовому рисунку то один, то другой немаловажный штрих. Однажды - это издевательская готовность отдаться Яну в благодарность за его защиту, позже - яростное нападение на сестру за ее трезвость оценок и беспечное отношение к жизни; наконец, это нравственная капитуляция в момент, когда гитлеровцы пытаются вернуть потерянный город, и каждый своим уже активным отношением к этому определяет свою будущую судьбу.
Из замкнутого круга рассуждений Инги о виновности и расплате нет никакого выхода. Обстоятельства сложились так, что для нее быть побежденной означает испытать все, что творили над побежденными ее соотечественники. Разуверений Яна в обратном она просто не слышит. Потому ей и кажется, что жизнь унесли с собой те, кто ушел, отступая от русских на запад. Потому она и бежит без промедления, когда ее позвал жених, укрывшийся с пулеметом в кирхе. Бежит, думая унять боль, услышать слова утешения, почувствовать руку друга. Но жених уже не человек. Предчувствуя скорую гибель, он окончательно превратился в машину для убийства. Он уже ничего не может дать живым. Потому и повторяется сцена насилия - с теми подробностями, которые возможны лишь в кино с его репродукционностью.