— Ну и вопросы ты задаешь!
Дружба между Робертом Исвалем и Ингой Бьеррелунд для всех была загадкой — и для подруг Инги и для друзей Роберта, а прежде всего для них самих. Пересуды обычно кончались банальным замечанием, что противоположности сходятся не менее часто, чем натуры родственные.
Началось все с резкой неприязни. Роберта послали в паренский интернат чинить электропроводку.
— Задержишься там подольше, — учил его мастер, — заведение принадлежит «Народной солидарности»{5}. Я тоже народ, а солидарность происходит от слова «солидный», вот мы и поможем себе, выписав солидный счет. Ну, валяй, да не забудь о счете!
Комнаты интерната были переполнены, а школьники болтливы и любопытны. Они глаз не спускали с Роберта, а когда он пыхтел, отодвигая их двухэтажные кровати от стен, чтобы добраться до проводки, стояли как вкопанные и только канючили, чтобы он был поосторожнее с картинками.
Девчонки были не лучше. Принимались спешно убирать белье, прежде чем впустить Роберта в комнату. А говорили они так вычурно, что Роберт, обращаясь к ним, невольно впадал в не свойственный ему резкий тон. Он спросил какую-то школьницу, что делает ее отец, а та ответила, что он человек умственного труда, головой работает.
— А, понятно, в цирке на голове ходит! — воскликнул Роберт.
И с тех пор звал интернатских «циркачками».
Отец Инги Бьеррелунд был пастором. Его портрет стоял на ее тумбочке — строгий человек в брыжах.
— Нельзя ли убрать сего благочестивого господина? — попросил Роберт, когда отодвигал мебель.
Никто из девиц с места не сдвинулся, но одна сказала:
— Это Ингин отец.
— И трогать его, выходит, нельзя?
— Инга этого не любит.
— Инга мне нравится, — усмехнулся Роберт, — кто из вас Инга?
Девочка открыла дверь в соседнюю комнату и осторожно позвала:
— Иди сюда, тут тебя спрашивают.
«Ага, — подумал Роберт, увидев девушку, — вот какая она, эта Инга, а папаша у нее — пастор!» Инга, видно, была старше других школьниц, великовозрастная девица лет двадцати, не меньше.
Гладкие светлые волосы коротко подстрижены, брови над серыми глазами чуть изогнуты и только рот — женственно-мягкий. Костюм ее сразу не понравился Роберту. Синяя юбка с красным кантом. «Что за юбка, — подумал Роберт, — точно форма пожарника, пожарная юбка и матросская блуза, ну и вкус!»
— Загвоздка у нас тут, — сказал Роберт, — надо отодвинуть тумбочку метра на два, на нее придется положить инструмент. Хорошо бы портрет господина духовника ненадолго убрать. Но вы этого не любите, как я слышал. Вот и помогите мне.
Девушка положила фотографию в ящик, расстелила на тумбочке газету и собралась было идти.
— Впрочем, я совсем забыл — здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответила она и вышла.
Роберт без особого рвения принялся за работу.
— Подвернется случай — принесу вам розетку, — пообещал он, — при свете этой коптилки на потолке учиться немыслимо.
Случай подвернулся назавтра. Роберт пришел к ним после уроков.
— Здравствуйте, фрейлейн пастор, — сказал он, — а где же остальные цыплята, вернее, где же цыплята, вы уже, надо думать, не цыпленок.
На ней снова была пожарная юбка, и Роберта зло взяло, хоть он и сам удивлялся, какое ему до этого дело.
Она собрала свои книги, но он предупредил:
— Из-за меня вам уходить не обязательно. Я работаю тихо. Или, может, вам стихи учить надо?