Поэтому Генрих дошел только до диванов в гостиной.
Присутствовал также страх, что возбуждение с Юты схлынет, пока он будет путешествовать по квартире. Она очнётся, подумает и «включит заднюю передачу». Однако девушка — слаба богу — покорно, со смиренным ожиданием своей участи прижалась к нему, как подобранный на улице котёнок, и не иначе как от смущения и стыдливости спряталась лицом у него в районе уха.
«Всё-таки умная она. Эта Ньюта Флейминг», — возрадовался Генрих Мальгауден.
А дальше всё принялось работать не на процесс, а на результат.
Дойти до конца. Увидеть уже этот чёртов свет в конце тоннеля. Насытиться до одури, до полного пресыщения и опустошения одновременно, до обожания и равнодушия.
Очутившись на диване, они принялись избавлять друг друга от одежды, периодически забываясь в страстных жадных, сильных поцелуях и не в силах оторвать рук от сладких, желанных тел.
Да, Генриху не совсем нравилось выражение лица Юты — с налётом злости и раздражения, но он был уверен, что это пройдёт.
Однако же, перестраховался. У него в кармане брюк шелестел припасённый презерватив, но мужчина решил лишний раз не «палиться» тем, что подготовился, а ринулся к тумбочке под телевизором. Там тоже… было.
Он мял и сжимал её тело, груди, целовал и лизал соски, наслаждаясь, как это ни странно, недоступностью всего, чем овладел. Ньюта тут же выгибалась и стонала под ним словно мартовская кошка — и это тоже шло в дело: соблазняло, возбуждало, заводило, вело за собой.
У Мальгаудена появилось ощущение и чего-то окончательного и начального одновременно. Будто здесь и сейчас заканчивалась одна его жизнь — долгая и богатая событиями — и начиналась другая, не менее насыщенная и длительная.
Поэтому он ни секунды не сомневался, прежде раздвинуть ей ноги и войти. И только очутившись членом в скользком, тёплом, тесном, упругом влагалище и задыхаясь от переполнивших ощущений, вдруг понял, что с ним происходит.
Он делает выбор.
Вернее, уже сделал.
Выбрал.
Окончательно и бесповоротно.
Да-да, он выбрал эту девушку, Ньюту Флейминг. Его «актрису».
«Она! — пело в груди. — Это она, чёрт бы её подрал, она».
Звуки её вымученных стонов от непереносимой сладости и удовольствия, с мольбой о помощи и призывами не останавливаться никогда подстёгивали и вдохновляли чуть ли не на подвиги. Ему хотелось повелевать миром, обрушивать армии на врагов и вращать эту грёбаную Землю, как Майкл Джордан — баскетбольный мячик — на кончике указательного пальца.
Генриха распирало.
Он сцепил с ней кисти в замок и, расставив ей широко руки в стороны, распял девушку на диване. Затем в каком-то безумном угаре ритмично и жёстко, практически автоматически, начал вколачиваться в тело уникальной для него женщины, чувствуя себя при этом совершенно беспрецедентно. Если бы она в этот момент остановила всё и попросила бы убить кого-нибудь за продолжение, он убил бы, не сомневаясь и четверть секунды. Потому что разумного и адекватного в нём не осталось ровным счетом ничего. Всё заполонила собой жадная, агрессивная машина, запрограммированная только на то, чтобы владеть этой женщиной, показывать и доказывать свои права на неё, и как апогей — оставить в ней своё семя. Всё. Остальное пусть подождёт. Весь мир пусть катится к чёрту, к дьяволу, может ухнуть в преисподнюю — только она и он. Только её тело, её лоно. Сладость и желание. Наслаждение и удовлетворение.
— Я… я… — загребала ему чуть позже ногтями кожу на спине сошедшая с ума от удовольствия Юта. — Я… а-а-агх-х… — «ухнула» она с обрыва и «полетела».
Мистер Мальгауден пару раз толкнулся уже совершенно бесконтрольно, будто оттолкнулся и «ринулся» вслед за ней.
Перестав двигаться, Генрих повалился на девушку, прижал её к себе и изливался с таким удовольствием, что на миг понял, что чувствуют женщины, когда хотят плакать. Кроме всего прочего, на фоне салютов и радужных всполохов перед глазами внутри что-то защемило, защипало, завибрировало и взорвалось чувством какой-то неведомой доселе доброты и нежности. Не смотря на громкие стоны и крики, ситуация ему казалась очень и очень интимной, камерной.
Только он, она и их чувства.
Когда сердце ещё не оставило надежды вырваться из груди, Генрих уже в совершенно ополоумевшем состоянии покрывал её тело благодарными, восхищёнными поцелуями.
— Боже, Юта… это… боже…
Она блаженно улыбалась.
Наконец они встретились губами и застыли на какое-то время, потому что обоим очень не хватало дыхания.
— Теперь… ты… доволен? — наконец прозвучало замечание от девушки, которое Генрих расценил, как предложение сыграть в игру под названием: «Что между нами?» Хотел было по привычке увильнуть, но с удивлением понял, что и сам не прочь это выяснить.
— Что? — Отстранился он. Его грудь вздымалась, он дышал ртом с припухшими от поцелуев губами. — А ты? Тебе не понравилось? — Мальгауден аккуратно вышел из тела Ньюты, сдёрнул презерватив и, завязав его, откинул за валик дивана.
— Мне… понравилось. Мне… очень… понравилось, — её голос дрогнул, и девушка глубоко вздохнула. — И даже если ты в следующий раз… ты проделаешь со мной такой же трюк… я опять сдамся.
— Тебе не понравилось, что ты занималась сексом вне брака? Ты ведь хотела мне показать… что не спишь с кем попало… — он лёг рядом на бок, всё ещё глубоко и тяжело дыша. — Но это совершенно… лишнее. Я могу отличить тех, кто спит, от тех, кто…
Она начала отрицательно качать головой.
— Ты не понял, — мисс Флейминг села, и Генрих как загипнотизированный уставился на изменение формы её груди. Та действительно оказалась не большой, но до отключки сознания и звёздочек в глазах округлой и аппетитной. — Знаешь, у меня ведь не только дедушка… у меня и бабушка была учительницей. — Девушка сползла с дивана. — Она умерла два года назад… от инфаркта. — Юта сделалась совсем серьёзной и печальной. Она даже не стеснялась и не прикрывалась, когда надевала нижнее бельё и блузку. — Я решила тоже стать учителем, и она мне сказала: «Ты будешь вкладывать в детей частичку себя, а потом они уходят, и всё заново. Нужно уметь… к этому привыкнуть». Вот я и не хочу привыкать, что мужчины будут уходить с частичкой меня. Хватит с меня и учеников.
— Да погоди ты! — вдруг словно очнулся Генрих, тоже вскочил и ринулся к девушке. — Не собираюсь я уходить! — тут он вспомнил, что практически обнажен, но не стал одеваться, а схватил свою сорочку со спинки, обмотал вокруг бёдер и завязал рукавами.