Я прошел через переполненный бар, где делали мерзкие напитки, стараясь дать меньше и взять побольше. И подошел к двери, выходящей в коридор, где можно было вздохнуть и отдохнуть от ревущего шума, называемого современной музыкой.
И едва я ступил в устланный ковром коридор, как натолкнулся на выходящую девушку в черном, с распущенными волосами, с двумя кавалерами. Она в этот момент говорила что-то, идя чуть впереди.
— Скучно очень, поедем куда-нибудь развлекаться, в бар или ресторан. — Они следовали за ней.
И тут меня осенило. Я перегородил ей дорогу:
— Простите, вы Корнелия?
Она недоуменно взглянула на меня. Потом — с плохо скрываемым интересом.
Я смотрел на нее, разглядывая. Мясистые щеки, крупный к концу нос, чуть заплывшие глазки, тонкие, выщипанные брови, трижды покрашенные ресницы, бесконтрастные скулы, волосы разметанной соломы.
— Да, я — Корнелия Гест, — сказала она. — Кто вы? — Хриплый, взрослый голос из невысокого существа.
— Я… — Я посмотрел еще раз внимательно на нее.
Спутники Корнелии резко напряглись и выступили вперед. Они были выше и, пожалуй, шире меня. Я хотел было дать в глаз одному, сильного пинка другому, даже дернул уже руку, но остановился — они тут ни при чем…
— Просто прохожий…
Они ошеломленно смотрели на меня.
— Откуда вы знаете мое имя? — требующе спросила она.
Я не спеша повернулся и пошел прочь, в зал, в гул, в чрево ревущей музыки.
Моя девушка, я видел, уже пробиралась через толпу бара, тревожно ища глазами меня. И облегченно вздохнула, когда увидела.
Ах, эта тонкая кисть и эти сладкие пальцы. Я их поцеловал.
У меня совершенно пропал к Ней интерес, как и к тому, что сделает с ней мой герой.
Филипп ждал на 79-й улице снова.
Сентябрь 1982
Март 1983 Нью-Йорк
Старик
Старик, пригнувшись, вошел в бистро и не спеша, как бы нехотя, будто с ленцой, сел в дальний угол. За столик — свободный. Он расстегнул единственную пуговицу своего сильно потертого и заношенного, давно потерявшего всякий цвет и вид (как это и бывает со старой замусоленной вещью) пиджака и устало откинулся на спинку стула, стоящего под ним. Из-под дряблых век потерявшие остроту глаза привычно заскользили по залу, посетителям, столикам.
Ничто не радовало и никто не радовал уставшие за долгую жизнь глаза старика. На картине (скорее всего, дешевой копии), непонятно что изображавшей из разбитых XX веком остатков импрессионизма, старик увидел двух мух, которые занимались или пытались заняться вполне естественным делом — произведением себе подобных. Но на людях.
«Старость!» — вдруг неожиданно подумал старик. И первый раз отчетливо и ясно это слово посетило и уселось в его старческом мозгу.
Гарсон от стойки бара равнодушно скользнул по вновь пришедшему и даже не поменял позы. Старику пришлось щелкнуть или, вернее, попытаться изобразить щелчок пальца о палец, прежде чем гарсон принес желанную кружку пива.
«Старость, — еще раз с горечью подумал старик. — А когда-то как мне служили!» И он осторожно, уже забыв предыдущую проскользнувшуюся мысль, словно боясь разрушить призрачную грань стекла, нанес на краешек кружки шепотку соли, взятую двумя пальцами прямо из солонки, и, произведя первую часть ритуала, принялся совершать желанную вторую: осторожно взяв кружку, словно теперь боясь разрушить сокровенную гармонию идиллии стекла и соли, неприхотливо и невысоко высившейся своими снежными крупинками на самом краю, приподнял полную с пеной доверху кружку и поднес ее к дряблым, как и веки, как и щеки, как и весь он сам, губам, и медленно, неторопливо, не суетясь, будто губы его приближались к девственному и непорочному лбу младенца, вот только-только сошедшего с великих полотен, погрузил свои губы в замирающую влагу и, как в поцелуе, чуть потянул их на себя: божественная жидкость, смывая с бортика кристаллики соли, потекла, застремилась, заласкав и занежив горло.
«Господи!» — подумал старик. «Господи», — повторили неслышно его разомкнувшиеся губы. «Спасибо, что ты есть!»
Он аккуратно поставил две трети, оставшиеся в кружке, на сосновую спину стола.
— Гарсон! — заорал кто-то резко. — Два жарких, да поживей.
«Жаркое», — старик не стал и думать об этом. Пустое и бесполезное. (Он забыл, как это есть такое.) Он полез рукой в карман и вытащил оттуда большой синий платок, бережно смахнул с когда-то пышных, а ныне… усов клочки пены, которые, он почувствовал, висят над губами, и спрятал платок в карман.