— Что с вами, Тая?
— Я не в форме. У меня завтра трудный спектакль, я не могу прийти в себя: может, водка, может, что еще…
— Два дня спустя — водка? Может, мне не стоит вам звонить, похоже, даме не хочется увидеться.
— Это интересный вывод. Только потому, что я не смогу поехать на день рождения?
— Я уже обещал, что приеду вдвоем. Мне неудобно…
— Найдите себе кого-нибудь еще на сегодняшний вечер.
Голос ее звучит издалека. Я невероятно сдерживаюсь.
— Видимо, я больше не буду вас отвлекать…
— Не обижайтесь, право. Приятно провести вам вечер. — И она повесила трубку.
Я был взбешен. На первого же остановившегося извозчика я рявкнул так, что он повез меня без возражений.
Вид многовековой реки, пустынной набережной успокоил мою нервную систему. Расшатанную. Но не до конца: тоже мне сокровище, больше не позвоню, как будто и не переспала со мной. Впрочем, для актрис… Это не повод для знакомства: как этот глупый анекдот. Что же я буду делать здесь еще десять дней вечерами? Медея? Молода и наивна, к тому же завтра уезжает в свое царство, с мамой. Мне нужен был сомысленник, собеседник. Я чувствовал себя одиноким. Изгоем. Актриса говорила со мной, как с посторонним, проспав в моих объятиях ночь. Так что же меня волнует — актриса или бег от одиночества? Что мне нужно?
Чудом я разыскал нужный мне дом, только с помощью возницы. И вознаградил его сверх меры местными тугриками.
Дверь отворилась. Веселье было в полном разгаре. Мы замерли в объятиях с моим лучшим другом, которого я не видел тринадцать лет и который провожал меня в эмиграцию. Я бы сказал, скорее, на родину — в мир. Мир — моя родина.
— Аввакум!
— Алексей!
— С днем рождения тебя, дружок!
— И тебя также.
— Сколько ж тебе исполнилось?!
— Не надо, Алеша, бить меня сразу в глаз. Ты еще не выпил!
Я целую его в щеку.
— Тринадцать лет, суконка, ни одного письма!
— Я не писатель! Я читатель. В костюме, козырный какой, не подойти!
Я смеюсь, я вечно ржал над его подколками. До неприличия.
Из комнаты раздается приступ смеха и крики:
— Веди его сюда!
Он обнимает меня за плечи и ведет в комнату. Люстра ярко горит. Я тушуюсь.
Аввакум представляет мне гостей, а меня — гостям. Половину стола я знал, другая половина знала про меня. Церемония представления кончается, и передо мной держат уже хрустальный рог.
— Это шутка? — спрашиваю я Шурика.
— Надо догнать, за именинника, а потом уже будешь пить маленькими бокалами с нами.
— Потом я буду лежать при смерти, — говорю я, — я водку пить не умею.
Голоса мгновенно срезает, как серпом.
— Это американская шутка, — успокаивает Аввакум, — я на турнирах видел, как они пьют, — наших перепивали!
— Ну, ваших еще никто не перепивал! — говорю, и разливается фейерверк смеха.
— Именинник, — встаю я, — я желаю тебе жить сто двадцать лет. И за эти долгие годы — прислать мне одно письмо!
— Узнаю моего Алексея Достоевского, — улыбается Аввакум.
Шурик бережно держит руками рог. На весу. Как микрофон у моего рта.
— Тебе даже руки не нужно напрягать, я сам в тебя волью. Всё для дорогого гостя!
Аввакум, подмаргивая, улыбается:
— Если он на тебя сел, уже не слезет!
В мой рот, как по мановению волшебный палочки, вливается закрученный поток водки. Я, видимо, хочу найти приключения сегодня вечером.
— Еще один, — говорю я, и все замолкают, глядя на чужестранца. В голове поднялась и поплыла первая волна.
— Алексей, ты всю-то водку не выпей — с вашими американскими замашками! — ржет Аввакум, и все смеются.
Я беру вилку, серебряную, и мне накалывают помидор. Стол накрыт очень вкусно. Бутылки водки перемешались с коньяками и шампанским. Всевозможные салаты, зелень, фрукты: громадная ваза с виноградом, клубникой и абрикосами в середине.
— Да здравствует братская страна — Америка! — крик.
— Он хотел сказать «блядская», — поправляет Аввакум.
— Привет западному капитализму и тем, кто владеет капиталом! (Если бы я владел им…)
Продолжаются крики. Из-за стола встает миловидная женщина и приближается к нам.
— Это Юля, моя жена, ты ее никогда не видел, — говорит Аввакум.
— Очень приятно. Поздравляю с браком — с опозданием в тринадцать лет.
— Он «писатель», не обращай внимания, — говорит Аввакум.
— Гостя надо посадить и накормить, — бросает она взгляд на мужа.
Он простирает руку, указывая. Во главе стола стоит чистая тарелка, прибор на салфетке из голубого льна и сверкает хрустальный бокал.