— И другие это делали…
— Да, но не столь безрассудно. Я часто думал, решился бы? Я проехал Америку вдоль и поперек, изучал язык с пятнадцати лет. Куча друзей, знаю всех ведущих писателей США и издаю их, но, сколько ни думал, никогда бы не решился. Пейте чай! Вы просто смелый человек. Не то слово смелый, вы отважный. Я еще не встречал таких! Это, как если выбросят на льдину, вечная мерзлота, и вам нужно выжить, голому, в одиночку, одному. И вы это сделали, не понимая, какой подвиг совершили.
Я только поразился его интуиции и ощущению той, другой жизни. «Другая жизнь» — хорошее название, хотя клишированное.
Раздался хрип селектора:
— Господин Доркипанидзе, ваша машина внизу.
— Пусть ждет, у меня разговор интересный.
— Я вижу, вы что-то хотите спросить?
— Господин…
— Алеша!
— Джо-ордж, — произнес я точно таким тоном, как Марта в пьесе. Мы одновременно рассмеялись.
— Вы еще и актер?!
— Неудавшийся.
— А чем доставляете приятное душе?
— Я написал несколько романов…
— Еще один писатель — Сирин! — воскликнул он.
Я достал из пакета книги. Разложив их на столе, он рассматривал обложки.
— Это всё ваши псевдонимы?
— Да.
— Из-за родителей?
Я кивнул. Меня поражала быстрота его мысли. И реакция.
— Ну что ж, почитаем, — без интереса сказал он.
— Я не успел забрать машинопись нового романа, неопубликованного.
— Как называется?
— «После Натальи».
— О чем?
— О любви.
— Слава Богу, что не успели, этих трех кирпичей хватит. — Он засмеялся. — Когда вы уезжаете?
— Через два дня я еду в Лисс, а как только вернусь — сразу улетаю.
— В Нью-Йорковщину?
Я кивнул.
— Завтра я на совещаниях, завезите рукопись послезавтра, а мы посмотрим.
— Джордж… такой нескромный вопрос: а кто будет читать?
— Я, конечно. Кому еще я смогу доверить самого Сирина? Еще лучше — самого второго Сирина.
Я улыбнулся — у него было тонкое чувство юмора.
— Я не могу поверить, что сам…
— Ладно-ладно, поберегите комплименты, я еще не сказал, что буду публиковать. Сказал только — почитаю. Я люблю читать, слава Богу, я читатель, а не писатель!
— Я и не мечтаю, что вы меня опубликуете. Может, просто дадите совет, что-то порекомендуете.
— Скромность украшает даже американца. Если у вас хватило ума выжить в Америке, то писать книжки — это попроще. Конечно, ситуация сейчас печальная в издательском деле. У меня вон в плане стоит 320 названий. А издам я в этом году, дай Бог, сто. И то будет хорошо.
— На сколько же лет очередь?
— Издательский план закончен на три года вперед.
Видимо, выражение моего лица было достаточно живописно.
— Не пугайтесь. Есть разные ходы. Как говорится, для хорошей книги всегда находятся магические пути издания.
Он взял книгу с бело-голубой обложкой, посмотрел:
— «5 интервью», пять интервью, что-то знакомое название.
Я быстро достал журнал с моей первой имперской публикацией. И развернул на нужной странице. Он безразлично скользнул взглядом там, где было обо мне, задержался на красивом черно-белом портрете её. Но моей работы.
— Как поживает девушка в Америке?
— Проходит через кровавый развод с мужем.
— Красивая была актриса, очень красивая, — медленно сказал он. И вернул мне журнал. — Один едете в Лисс или с дамой?
— Приятельницей.
— Отечественной или заграничной?
— Здешней.
— Летите?
— Не дай Бог, поездом.
— О, это приятно, отдельное купе, вагонный роман, дорожное пиршество. Ночь без сна… Пир в ночи.
Кстати, о купе. Ассоциативное сознание, кажется, называется. Будьте осторожны, отечественные девушки очень изменились.
— В каком смысле?
— Не только в венерическом. Но и в практическом: все любят доллары.
— Я учту, — сказал я вежливо. Хотя Тае, мне казалось, это было до лампочки. Правильно ли мне казалось?
— Допивайте чай, Алексей Сирин, я вас вывезу в центр. Вот вам мои телефоны.
Мы обменялись визитными карточками.
На девятом облаке я спустился по широкой мраморной лестнице, слушая сентенции Джорджа. Конечно, ему не понравится то, что написал я. Но надежда окрыляла и вселяла.
Он, видимо, в юности был рентгенологом.
— Кстати, я не обещаю, что за пять дней успею что-либо прочитать. Но начну. Так что придется, скорее всего, звонить из Америки, если денег не жалко.
У выхода часовой отдал ему честь. У дверей стояла длинная черная машина, на которых раньше ездили члены правительства. Ему распахнули дверь.