Ясно, видимо, джип сломался. Рабочий день закончился, домой хочется, вот и сел в трамвай. Интересно, где такие мужчины работают? В банке, наверное, или какую-нибудь фирму возглавляет. Завтра джип отремонтируют, и только мы его и видели в трамвае.
Но пока он здесь, хоть рядом постоять. Держится за тот же поручень. Руки – большие, красивые, и кольца нет. Вот повернулся в профиль. Какой мужественный профиль. Нос римский, а ресницы – длинные. И губы… Мамочка, я сейчас в обморок упаду. Прямо к его ногам. Нет, к ногам не получится, не дадут. Студенты поперли! Господи, сколько их… Осторожно, осторожно! Ой, ой, кто-то в ребро уперся худым студенческим локтем! Вздохнуть невозможно! А, впрочем, ладно, не смертельно. Зато к нему поближе. Куртка у него кожаная. Наверное, дорогущая, и такая мягкая, щекой чувствую. А как он пахнет хорошо! Настоящим мужчиной. Дорогими сигаретами… дорогим одеколоном. Если закрыть глаза, то можно представить себе… Что, уже выходите? Конечно, пропущу, пожалуйста… нет, нет, вы меня не побеспокоили… и ничего не отдавили…
А чего мне беспокоиться? Я свою остановку проехала. И уже давно, судя по уснувшему рядом студенту.
Теперь назад по темноте и дождю. И зонта нет. И каблук сломался. И в квартире так пусто… И никто, совсем никто не ждет. И на работе начальник – дурак. И зарплату третий год не поднимают.
Эх…
Пропустите, пожалуйста… Мне к выходу, будьте добры…
Может быть, джип завтра ещё не отремонтируют? Может быть, он и утром на работу на этом трамвае поедет? Может быть, домой уже не идти? Так и остаться здесь на остановке в ожидании утреннего трамвая?
Ну, посиди, поплачь. Дождя ведь не хватило.
Ну, что ты?
Это от усталости. Сейчас приду домой, заварю чайку.
Выпрямиться, вздохнуть полной грудью, улыбнуться очаровательной улыбкой беззаботного существа. И вперед, вперед!
А всё-таки, я ему понравилась. Он так нежно наступил мне на ногу.
Сказка про белого бычка
В некотором царстве, в некотором государстве, не за тридевять земель, а в соседнем районе, в деревенском стаде разваливающегося хозяйства у рыжей первотелки Зорьки родился белый теленок.
Ветеринар Пяткин Семен Афанасьевич присел перед теленком на корточки, погладил влажную спинку.
– Скотинка ты моя жалостная, – ласково проговорил он.
Телятница Глафира удивленно посмотрела на ветеринара. Таких слов она от него отродясь не слыхивала.
Семена Афанасьевича в деревне не уважали. Пил беспробудно, бил жену Ольгу, гонял детей – Натку и Ваську. Никудышный, в общем, был товарищ. Молодежь вся в город подалась, специалиста нынче в деревню калачом не заманишь, терпели Пяткина на рабочем месте – куда ж денешься, худо-бедно обязанности свои исполняет, и на том спасибо.
В этот вечер впервые за много лет Семен Афанасьевич вернулся домой трезвым. Поцеловал жену. Поужинал в кругу семьи. Помог убрать со стола. Сел делать уроки с притихшими детишками. Натка и Васька таращили на отца круглые удивленные глазенки. Жена Оля всплакнула.
– Ну, что ты, – сконфуженно сказал Пяткин,– развела сырость… Я теперь всегда такой буду.
И действительно, как рукой сняло. Изменился до неузнаваемости. Перестал пить. Чуть-чуть по праздникам. Все чинно, благородно. Ветеринар от бога – руки золотые. Из города приезжать за ним начали. Оказался удивительный собачий и лошадиный доктор! Денежки завелись. Новый дом начал строить. А уж дети счастливы! Души в отце не чают. Жена Ольга нет-нет, да и всплакнет украдкой. Вот счастье нежданно-негаданно привалило! Не сглазил бы кто. И вздохнет радостно, и живот погладит. Третий под сердцем…
А Семен Афанасьевич теленка белого не забывает. Часто-часто в телятник заходит. Глядит на белоснежное чудо. Улыбается умильно.
Телятница Глафира белого теленочка тоже выделяет. Поболе, чем за другими телятами, за ним ухаживает: и подстилку ему помягче, и молока ему побольше. А порой и на руки его возьмет, и покачает. Прижмется к беленькой мордочке, взглянет в глаза – огромные влажно-черные под длинными ресницами – вздохнет тоскливо: ах, ребеночка бы мне с такими глазенками. Тридцатый Глафире – в девках засиделась давно – а вот, поди ж ты, не берет никто, справную такую: с косой до пояса, высокой грудью и прочими бабьими делами.
Пришла Глафира домой, открыла сундук, достала кусок синего шифона и села шить платье нового фасону по журналу «Бурда». В два дня сшила; у соседки Вальки, бывшей парикмахерши, укладку сделала, и в город на танцы – на вечер для тех, кому за тридцать. Женщин там много, а мужиков – раз, два и обчелся. Как вошел он – статный, высокий, грудь колесом, сразу видно: бывший военный, – все женщины, у стенки стоящие, в струнку вытянулись: выбери меня, выбери меня! А он Глафиру выбрал. А она, как глянула ему в глаза, обмерла – глаза большие, влажно-черные и ресницы длинные.
Домой уже вместе возвращались. А что: у Глафиры дом да сад-огород, у военного глазастого руки мужские сильные и еще кое-что, от чего у Глафиры через девять месяцев пацаненок родился – сам беленький, а глаза черные, большие, под ресницами длиннющими. Счастлива Глафира – не передать.
А теленочка своего не забывает: в телятник заходит, любуется и ребятенку своему махонькому показывает: му-мука…
А теленок уже бычком стал. И в стадо деревенское пошел с другими крупнорогатыми пастись на лугах, пока еще хозяйству принадлежащих. Пастух деревенский семнадцатилетний Генка – лентяй еще тот – даже семь классов не захотел кончать: так неучем и ходит – коровам хвосты крутит. Новый бычок – белоснежный как облака в небе, в которое таращится день-деньской Генка, лежа на мягкой травке, – полюбился пастушку. И мух он от бычка отгоняет, и разговоры с ним заводит. А бычок все слушает Генку, да и поддакнет иной раз: му-му, совершенно, верно, мол, рассуждаешь, умный ты парень. Лучшего собеседника у непутевого Генки в жизнь не было. Стал он книжки с собой носить. Доведет стадо на место, а сам сядет с белым бычком рядом и вслух читает, умными книжными мыслями делится. А бычок все му-да му. Правильно, мол, мыслишь. Через год Генка экзамены за среднюю школу сдал, в институт на агронома поступил. И каждые каникулы домой в деревню приезжает. И снова со стадом на луга ходит, с бычком беседует. И бычок слушает да разумно так беседу поддерживает: му-му, мол, верно говоришь.
Возмужал бычок – во главе стада стал ходить. Большой, важный, белый-белый как снега, что лежат зимой на полях за околицей. И никто его не боится. Любуется на него и стар и млад, каждый подходит и гладит его, и слова ласковые говорит. А он словно понимает, голову свою большую склоняет, копытом постукивает да иногда важное проронит: му-му, мол, здравствуйте, уважаемые, живите хорошо и дружно.
А деревня, и правда, с каждым днем все лучше и лучше жить стала. Мужики все как один пить перестали, делом занялись. Молодежь стала возвращаться в родные места. Женщины рожать стали. Детворы – полные дворы. Садов новых насадили, домов новых понастроили, дороги в порядок привели, поля засеяли. Песни звучат, музыка; смех то и дело слышится. В округе деревню Счастливой стали называть.
А недавно слух по соседним деревням и селам пошел: в новом, только что отстроенном, коровнике Счастливой деревни народился новый бычок – белый-белый как молоко коровы-первотелки, как облака в синем небе, как снег на полях, как ромашки на лугах. И послы пошли из деревень да сёл просить бычка белого себе в хозяйство, авось и их родная земля станет такой же счастливой да на детей и радость плодовитой. Уж не знаю, кто бычка получит, да только и мы собираемся с поклоном и просьбой.
Вот такая сказка про белого бычка да про чудо, которого ждут во всех деревнях и селах Земли Русской – любимой да ненаглядной.
А может, и не сказка.